Сибирские огни, 1962, № 9

— Знаете, Виктор Владимирович, этот Гордеев вечно... — Оля о картошке думает, — говорит Петька. — А ты — вообще, черт тебя знает, о чем!.. ■— История не помнит художников-женщин, — подзадоривает Петька. — Где тебе знать о Яблонской и Остроумовой-Лебедевой! Виктор Владимирович улыбается. Он всегда с ласковым любопыт­ ством смотрит на Олю. Еще тогда, проставляя нам оценки по живописи, он долго говорил с ней о «Сирени» и забрал этюд в фонд училища. — А все-таки я сегодня опять ничего не узнал, — сокрушается Петька. Виктор Владимирович смотрит на него и усмехается: — Вот ведь учишь вас, а вы, оказывается, умные. Не знаю, что и ответить... Вы можете представить лес? Ночь, болота. Попали туда люди. Сильные, мужественные. Так как это было давно, то, вместо одежд, но­ сили они шкуры. Уж много месяцев на их плечи лил дождь. Они не уме­ ли плакать, лица их были до предела напряжены, сидели они молча, не в силах больше двигаться. Но поднимался самый мудрый и сильный из них. «Только идти! — говорил он. — Пропадем». Был это, скажем, — Данко. Люди и сами знали, что надо идти, вставали и шли за ним... Были там и художники. Один из них сидел на этюднике, навалившись спиной на пень. Вот сидит он у своего пня и слышит: «Надоело... Идти, идти... Опять болота, опять грязь. Сколько можно! Хочу красивую жизнь. Что могут понять эти чуваки?.. А я жить хочу!» Смотрит художник — лежит в сто­ ронке чистенький тощий парень и обнимается с какой-то девицей. На деви­ це разрезанная до пояса набедренная шкурка. У парня — на кривых ногах трехслойная подошва из неразделанной кожи... Ведь и в стане Данко могли быть свои стиляги. Мы грохнули. Но Виктор Владимирович не смеется. — ...Услышал художник и решил (он тоже сильно у стал ) : «Вот она, мудрость! Вот что нужно людям! Как я не знал этого раньше?» И начал художник показывать на своих картинах красоту ножки, обнаженной сме­ лым разрезом. Нужны были его картины одному человеку — тощему стиляге... Другой художник был умней. Он видел, как поднимал людей Данко. Он восхитился его красотой и силой. «Это нужно...» — решил он. И стал рисовать Данко во всех положениях. Как Данко идет, как Данко отдыхает. Он рисовал его и в фас, и в профиль. Но так и не понял, не увидел сердца Данко, которое он готов был вырвать из груди, чтобы осве­ тить дорогу людям... Третий художник шел где-то в стороне,—Виктор Вла­ димирович лукаво посмотрел на Петьку, — или тащился сзади. Ему не­ когда было идти вместе со всеми: он учился изобразительному искусству. Однажды он присоединился к людям. «Я подслушаю их думы», —■сооб-' ражал художник. Но люди были озадачены только одним — идти. Они изредка перебрасывались словами, художник не понимал их слов, он не •понимал людей, потому что шел один... А если бы художник, чуткий и большой, был всегда с людьми, он увидел бы в них великую силу чело­ веческого порыва, красоту их скуластых лиц, стиснувших в напряжении зубы. «Смотрите, — сказал бы он. — Вы не слабы. Вот это — вы! Раз­ ве вы не дойдете?» И нарисовал бы художник людей такими, какими ви­ дело его сердце. Сильными и красивыми, исхлестанными хвоей и дождем и все-таки прекрасными. Люди поверили бы этому художнику, поверили бы в себя. Такой художник нужен людям. Если он идет вместе со всеми, то всегда знает, что делать. — Вот бы показал тогда абстракционист свои штучки, его бы там при­ били, — говорит Оленька и смеется.