Сибирские огни, 1962, № 9

Он бродит с альбомом по поселку, садится где-нибудь в сторонке на бревнах и, раскрыв альбом на коленях, начинает рисовать. Я всегда очень ярко представляю при этом его глаза. Колючие, сухие, с фиолетово-жел- той кожей вокруг. С каким бы хорошим настроением ни подошел к Петь­ ке, стоит посмотреть ему в глаза, сразу ловишь себя на мысли: «Что же это я вдруг разулыбался?» Он спокойно и в то же время быстро касается бумаги отточенным кончиком карандаша, намечает профиль лица, подчеркивает уголки губ и легкую тень под подбородком. Если у меня руки большие, пальцы широкие, будто из толстых чур­ бачков, и карандаш в моей руке кажется комолым, то Петькины пальцы запоминаются. Они тонкие, выгибаются, а когда он рисует, костяшки на пальцах белеют. При встрече, пряча шутливость, Петька спрашивает: — Значит, лодочки, камешки в воде, пирамидальные тополечки? Учимся?.. Потом бросает напускной тон, оживляется и говорит: — Вот типа сейчас видел! Ну, ти-и-п... На улице подрались пацаны лет пяти, и оба разорались. Выходит из избы этакий усатый, толстый де­ док. Холщовые штаны под завязочку, в тапочках на босу ногу, и руки на­ зад. Один из пацанов убежал, а другой увидел дедка ■—и сильнее орать. Дедок подошел к нему, повернулся спиной и зашагал обратно, даж е ру­ ками на спине не шевельнул. Пацан, перекручиваясь от рева, двинулся за ним следом. А у дедка лицо — хоть бы один мускул дрогнул! Раско­ лись над ним небо, он и тогда бы не обернулся и не снял рук со спины. Пацан так за ним следом и уволокся. Хотел я дедка остановить, попро­ сить минут пятнадцать посидеть, да он на меня даже не глянул. Ну дедок! У такого долго не покапризничаешь... А ты, значит, лодочки, домики и еще... что там у тебя сегодня? — Петька, — говорю ему, — писать-то все-таки надо. А ты с аль­ бомчиком... — Витя, — вкрадчиво начинает Петька, — ты уже большой мальчик,, ну скажи, чем ты так доволен? Этой практикой? — А чего тебе в ней не хватает? — Главного. Я не понимаю Петьку. Я пожимаю плечами и ухожу от разговора. Но разговор о главном все же состоялся. Десять дней практики пролетели. Последний вечер мы живем в по­ селке. Упаковали этюды, сложили в угол—завтра утром уезжаем домой. Прямо на улице варим в ведре картошку. Поставили ведро на кир­ пичи, оно долго сипит, будто кто с натугой выжимает из него звуки. Земля нагрелась за день, теплая. Серые валуны у берега потемнели. Сумерки. Виктор Владимирович с засученными рукавами сидит на охап­ ке сухого валежника, сложив сцепленные пальцы на коленях. На стек­ лышке его часов поблескивает пламя костра. Виктор Владимирович рас­ сказывает о своем преподавателе: —...Он часто раздражался. Увидит, что у ' кого-нибудь из студентов руки опустились, раскричится. «А ты делай! Невозможное делай! Нужно залезть на стенку — невозможно, а ты залезь. Пиши этюды, испортил— бросай, испортил — бросай. Прямо под ноги бросай. Сотни пиши, тыся­ чи. Вот по этюдам на стенку потом и залезешь... Главное — только ра ­ ботать, только работать». Я смотрю на Петьку, хочу поймать выражение его глаз, хочу встре­ титься с ним взглядом и улыбнуться ему, но он поворачивает к Виктору Владимировичу остроносое, неулыбчивое лицо и спрашивает: — А зачем работать? Я не знаю, зачем много работать?