Сибирские огни, 1962, № 9

Моя радость погасла. Когда я шел домой, хотелось плакать. Да, это «просто» приходит не сразу, оно растет с постоянной обост­ ренностью, с напряженным внутренним зрением. Какая нужна ежедневная собранность! На всю жизнь. А если нет?.. Значит, найденное, понятое видение можно опять потерять? Стоит только расслабиться — придет зрительное отупение, глаза затянутся безнадеж­ но равнодушной оболочкой. И снова будешь удивляться своей беспомощ­ ности и тихо бросать невытертые кисти в ящик: не то, не то... «Обещай! — говорю я себе. — Обещай, никогда не терять это приоб­ ретенное видение, всегда смотри на жизнь во все глаза». Виктор Владимирович пишет этюд к картине «Горький среди бур­ лаков на Волге». Ему позирует высоченный старик, облокотившийся на весло‘ Лицо у старика потное, темно-коричневого загара. Странным ка­ жется оно на холсте. На фоне светлой воды, оно горячее, обожженное лу­ чами солнца, красно лоснящееся. Виктор Владимирович отступает на несколько шагов от этюда, заме­ рев, всматривается, потом подкрадывается и энергично проводит кистью по холсту. Полное, добродушное лицо Виктора Владимировича становится не­ красивым, расплывается, губы двигаются, а он, забыв, что мы стоим сза­ ди, то затирает широкой кисточкой, как маляр, коричневую грудь стари­ ка, то осторожно прописывает фиолетовый рефлекс на морщинистом под­ бородке. Мы стоим не шелохнувшись, боимся переступать ногами, чтобы не шуршал песок. Виктор Владимирович оглядывается и говорит: — Вечером-то я ваши этюды буду оценивать... И, улыбаясь, опять принимается за работу. Днем я пишу прямо'в поселке. Меня окружают ребятишки. Один из них бесконечно надоедает: — А что вы рисуете? Дядя, а вы солдат? А почему у вас нет погон? А меня нарисуете? — и незаметно перебирается на лодку, которую я рисую. Ребятишек я прогнал. Они без сожаления убежали. Но один, в боль­ ших ботинках и штанах, облепленных рыбьими чешуйками, долго стоит поодаль, у меня за спиной. Не позови его домой мать, он сможет вот так простоять весь день и ни за что не подойдет поближе. Я не умею работать, если кто-то стоит у меня за плечами и сопит. Шут его знает, о чем он в это время думает. Я подбираю цвет, кладу ма­ зок — и не попадаю. Я живу смутными чувствами, инстинктивно прибли­ жаясь к цвету, стараюсь ни о чем не думать, лишь бы не спугнуть в себе состояние сосредоточенности, и вдруг — начинают разговаривать: — Не похоже... Вон того дерева даже вовсе нет. И окна в доме не все. — Я видел одного парня, так тот, понимаешь, за двадцать минут мог нарисовать точно, как есть. Чисто работал... — Не все же художники одинаковы. Есть похуже, есть и получше... И мне уже требуется дополнительное напряжение — противостоять комментариям. Зачастую в таких случаях этюд мой бывает испорчен. А с этим мальчишкой мне даже легко. Он следит за каждым моим движением, за каждым мазком. И я не могу, не имею права фальши­ вить. Ребятам нравятся мои этюды. Только Петька рассматривает их мол­ ча. Делает правым уголком губ что-то вроде запятой и уходит. Меня злит его молчаливая оценка. Сам Петька почти не пишет этюдов.