Сибирские огни, 1962, № 9

красивую, не стыдную... Знал, что не люблю Надю и она меня не любит. Но зачем же она меня целовала?!. Уже рассвело. Я испуганно сообразил, что сегодня не воскресенье, а я не в школе. И мама ко мне не подходит... Я оделся и вышел на улицу. Все восемь километров до школы бежал бегом, не останавливаясь... Десять классов я закончить не успел. В семнадцать лет ушел в армию. Когда становишься взрослым Человек совершенно случайно и неожиданно для себя однажды чув­ ствует, что он стал взрослым. Ко мне это чувство пришло не в армии, не в артиллерийском парке, где вьюжной зимней ночью я стоял на посту, стуча смерзшимися ботинками, а резкий ветер сухо свистел в приподня­ тых стволах противотанковых пушек. Не той августовской ночью 1945 го­ да, когда с погашенными фарами на машинах мы двигались по бездо­ рожью к городу Мишань: там застряла наша пехота. Ломко хрустела тра­ ва под колесами. Машины осторожно перепрыгивали через какие-то мяг­ кие, упругие жгуты. Оказалось, это были трупы. Я и сейчас позвоночником своим помню чавкающие подпрыгивания скатов... Увидел я себя взрослым в апреле, когда демобилизовался из армии, в двадцать три года. Зашел я к себе во двор. Вытаивала напорошенная за зиму солома. На теплых проталинах копошились заморенные, грязные куры. Наверно, мама только что выпустила их на улицу. Зачем-то оттягивал время. Постоял у двери сеней и — вошел в избу. Первое, что я увидел: мама моя — совсем маленькая. Она растерялась. Лицо ее судорожно задвигалось, руки затряслись. Она шагнула мне на­ встречу, уткнулась в шинель. Я неловко прижал ее голову с тоненькими косичками. Смятый платок сполз на спину и держался завязанными кон­ цами на шее. Мама плакала, а я разглядывал такой знакомый, белый прямой пробор, который она всегда делала уголком переломленной гребенки... Вот тогда, рядом с мамой, я понял, что уже взрослый, что она очень устала меня ждать и что она одна у меня: отец с войны не вернулся... Мама неотрывно следила за мной, как я снял шинель, как повесил ее, как ходил по избе и удивлялся. Изба тоже была маленькая. Пройдя в горницу, я подержался за толстое кольцо вбитое в матку (к нему когда-то подвешивали мою люльку), и улыбнулся, еще не так дав ­ но я не мог до него дотянуться. Казался низким стол, узенькой лавка, а ведь я ухитрялся стоять на ней коленками, когда рисовал. На стене в застекленной рамке висели наши фотографии. Мои. и сестры. От папы не осталось ни одного снимка. В деревне у нас не было фотографа. ...Я и без снимка буду тебя помнить, папа!.. Ты никогда не умел вы­ прашивать лошадей в колхозе, чтобы съездить за сеном для своей коровы. Мама журила тебя за это, говорила: «Эх ты, нихтошка». Я долго ждал, когда ты приедешь с возом. Я слышал, как морозно скрипят кованые са­ ни, натягивал пимы и бежал открывать ворота. Ты проводил за повод ло ­ шадь, а я сзади воза цеплялся за натянутую, как струна, веревку. Ты плечом сваливал воз, и на санях рядком лежали ровненькие бере­ зовые палки. Это ты срубил для меня, на лыжах кататься. Я не знал еще, что ты за ними по глубокому снегу в согру лазишь.