Сибирские огни, 1962, № 9

хотя очки у него разбиты — одно стеклышко осталось, с одним и читает» держит рукой, а рука дрожит, дрожит... В тот день ко мне пришли друзья, Сашка с Федькой. У Сашки вся правая щека в царапинах. Испачкана и разорвана одна штанина: в вело­ сипедную цепь попала. Целыми днями гонял Сашка на отцовском велоси1- педе. Просунет ногу в раму, так сбоку и ездит. А Федька пришел с уздечкой: похвастаться — он в колхозе на сено­ уборке работает, на конных граблях. Пришел и улыбается. Я показал им свой альбом с рисунками. Они рассматривали, сопели. Потом увидели коня, и Федька сказал: — Ух ты, черт! Вот здорово!.. Только напачкал немного. —• Сам? — спросил Сашка. Я забрал у них альбом и унес в другую комнату. Больше я никогда: им ничего не показывал. Рисовать стал реже, а при людях и вовсе рисо­ вать не мог. Хотелось остаться одному. Понятие «художник» было для ме­ ня таким возвышенным, нереальным, что даже наедине с собой я не ре­ шался об этом подумать. Вскоре увлечение рисованием показалось мне мальчишеством, пото­ му что... Началась война. Отец был на фронте. Сестра училась в техникуме. Она приезжала на каникулы домой. Мама сушила ей сырую картошку шашечками. Картош­ ка делалась сморщенной и словно бы стеклянной. Сестра увозила ее и не появлялась полгода. Я учился в соседнем селе, в восьми километрах от дома: у нас в де­ ревне была только начальная школа. Продукты мне приносила мама. Поставит в один мешочек кувшин с молоком, красный, размалеванный черными цветами, в другой —• насып­ лет картошки, свяжет конопляной веревочкой и перевесит через плечо. Один раз так и вошла в школу с мешками наперевес, стояла в смерзших­ ся валенках на решетчатой деревянной подставке у двери. Школьники окружили ее и, галдя, спрашивали: — Бабушка, вы к кому? — Сын у меня здесь учится. Витя. Губарев. — В каком классе? —■Да я не знаю... — сказала мама и сама удивилась. Подошла учительница: — Что же это вы, сына учите, а не знаете. Ну и мамаша! — Так и не знаю!.. Я ушел с уроков, проводил маму на свою квартиру: — Вот что, ты больше ко мне не ходи. Нечего тебе ни свет ни заря тащиться сюда, а потом — обратно, в колхоз, на работу! Мама шла рядом и молчала. С того дня я носил себе продукты сам. Я не мог представить, чем бы вдруг стал заниматься, если бы не хо­ дил в школу. Я смутно чувствовал, что есть какая-то связь между учебой в школе и рисованием: если я не кончу десятилетку, то и художником никогда не стану. Не знаю, у кого тогда больше было упорства: у меня или у мамы— чтобы я учился. Вероятно, у нее. Потому что однажды в воскресенье про­ бегал я с одногодками допоздна и решил утром не идти в школу: все рав­ но скоро все на фронт пойдем, немного от занятий отдохну... В шесть утра мама разбудила меня. — Собирайся, сынок, надо.