Сибирские огни, 1962, № 9

— Без спросу единой незабудочки чтобы не смел! Все мои! Слы­ шишь? — И даже раскраснелась. И даже, ей-богу, не вру, помолодела. — Да твои, твои, моя славушка! — приобнял ее Мироныч. — Сорок лет, как твои!.. Ну, тут умиротворилось. Заворковали... На другой день, 'после утрен­ ней дойки, побежала бригада к Наташке. Сфотографированных ребятишек с собой несут, письмо ихнее. — Смотри, подруженька! Читай, подруженька! Ну, и в семь голосов Мироныча превозносят: — Такого лиричецкого старичка — в комитет комсомола только! — Олька Остроушкова кричит. И вот ведь какое прострельное слово случается: «Здравствуйте, доро­ гие наши няни!» — ребятишки пишут. Оно, конечно, не ребятишки, но как бы и ребятишки. От ихнего имени. Прочитала Наташка первую строчку, и шабаш. Слезинки вдруг на­ кипели, губка дрогнула. «... дорогие наши няни!» «Наши няни!» А ведь если обдумать эти слова, обдумать если!.. Крепким сном спят еще матери... Раскидались в своих кроватках, разбрыкали розовыми пят­ ками свои одеяльца завтрашние заселенны земли. Золотая почка на не- исцветаемом народном дереве! Улыбчивые сны им грезятся... С потягуш­ ками. Со сладкой слюнкой на щечке... Вдох, выдох, молочное брюшко. Спи. Не спят твои няни. Звенят подойниками няни. Не гудят еще утренние заводские гудки, не ушли еще Мамаевы ребята в шахту, не ступили еще городские девчонки во вредные цеха — физзарядка еще не играна, а уж хлопочут у всесоюзной застолицы молочные няни наши. Славен русский хлеб. Славен квас с луковкой. А славно же и ты — родное русское молочко! Мироныч про ученого мне загадывал. Хорошее, мол, шутливое наст­ роение... Два стакана простокваши выпил... А вот — два русских парня! Юрка с Егоркой... Не на лекцию пришли ■— в ракетах сидят! Неизвестно еще, в какой бездне окажутся, в какое тар-тарары закинутся. А сидят, бе­ лозубые, скалятся! «Поехали!»—голосит один. «Пошла, родная!»—пону­ кает другой. Как на колхозного пеганку или сельповскую мою Гнедуху. Сколько же вы, удалые наши ребятушки, русского молока-просто- квашки выпили? Много! И из ваших подойников, няни! Я, случается, зайду ночью домой, спичек, там, не станет или махорка кончилась... Зайду домой — не спит моя Клавдия Митрофановна. Складет руки на грудь и нянчит их. «Рученьки вы мои! Матушки вы мои!» Три­ дцать лет продоила! И морозу, и бруцеллезу досталось. Открываю я тогда- чекушку с денатуратом -и начинаю ей суставы растирать. А одно время подошло — кончился денатурат! Чем ей боль унять? Взбодрил я голос и по возможности веселей: — Не стони, — говорю, — Клавдия! Вашему брату, старым дояркам, памятник в Москве сотворяют. — Какой такой памятник? — На одном камне с Гагариным, — говорю. — Он, будто бы, в пред­ полетный период земным видом насытиться вышел, а ты ему, в этот мо­ мент, крыночку молока протягиваешь. Испей, мол, сынок земного. А то попадешь куда нито к бешеным коровам — когда так доведется. Гончар­ ного еще производства крыночка, — разрисовываю ей. — Щербатая такая. — Почему же — щербатая? — напугалась старуха. — И почему именно меня поминаешь? — А кого же, -— говорю, — поминать, если не тебя да не вас. Кто их таких ребят вспоил-вскормил? Из щербатой крыночки... — Врать-то я ве­ село начал, а набрел на эту думку — самому волнительно сделалось. —