Сибирские огни, 1962, № 9

ров — каждый новый исследователь те­ атральной жизни Новосибирска будет обращаться к ней, как к живому пер­ воисточнику, рожденному непосредствен­ ным восприятием. Но книга Б. Рясенцева не только ме­ муары. В ней можно услышать интона­ ции лектора-публициста (главы о куль­ турном облике города) и критика-литера­ туроведа (главы о драматургии В. Лав­ рентьева и других авторов), интонации фельетониста и полемический накал речи. Но как ни странно, все это многообра­ зие интонаций не только не усугубляет ощущения разрозненности отдельных ча­ стей книги, но, наоборот, постепенно из­ ложение приобретает единство. Перед нами вге более ясно вырисовывается личность самого рассказчика —пылкого, остроумного и иронического, влюблен­ ного и потому пристрастного человека. Иногда он чересчур многословен, скло­ нен преувеличивать значение второсте­ пенного. Но эти его недостатки мы лег­ ко прощаем — они лишь подчеркивают индивидуальные черты лирического ге­ роя книги. Увлекательно написаны очерки о те­ атральном И КУЛЬТУРНОМ ПРОШЛОМ НОВО' сибирска, в хорошей ораторской манере дан обобщенный театральный портрет сегодняшнего Новосибирска, верен и то­ чен анализ творчества отдельных драма­ тургов. Но не в этой части самая силь­ ная сторона книги, не здесь ее ориги­ нальность. Например, не нужно слов, чтобы утвердить мысль — «с развитием телевидения театр не умрет». Слишком много об этом говорилось и писалось. Достоинство книги Б. Рясенцева — в многолетнем, систематическом наблю­ дении автора над живым, изменчивым те­ атральным организмом, в огромном ко­ личестве просмотренных им и проанали­ зированных спектаклей. Многие смотрят спектакли, но смотрят на выбор. Многие видят различных ис­ полнителей, но не многие анализируют и записывают свои ощущения впрок (пригодится, мол, лет через 10— 15!). Многие присутствуют на спектакле, но не ощущают того трепетного чувства встречи с искусством, которое —одно!— способно сделать зрителя из созерцате­ ля художником, сотворцом. Б. Рясенцев живет в спектакле жизнью сценических героев, наивно воспринимает увиденное и лишь потом раздумчиво взвешивает все «за» и «против». Б. Рясенцев «ухитряется» давать в своих статьях единый сплав: он ведет анализ драматургической основы одно­ временно с разбором режиссерского за­ мысла, рассказывая об авторе и его эпо­ хе, он параллельно исследует качество актерского исполнения. При этом он уме­ ет дать такую убедительную картину вне­ шней, зрелищной стороны спектакля, что она тотчас встает перед глазами. Родилось и высокого развития достиг­ ло сегодня искусство режиссуры, совре­ менный спектакль уже не мыслим вне ансамбля, который создается не только актерами, но и художниками, осветите­ лями, музыкантами, шумовиками. Образ спектакля, атмосфера действия — все это стало непреложным требованием, предъявляемым современным зрителем. Драматические спектакли в гораздо большей степени стали воплощением синтетического искусства. Наряду со словесным действием несравненно шире стали использоваться такие средства сценической выразительности, как плас­ тика, физическое поведение актера, фи­ зическое его самочувствие в процессе выполнения сценической задачи. Все это новое находит отражение в любом сегод­ няшнем спектакле и не может не учиты­ ваться критиками, если они хотят дать полную картину увиденного. Как же решает задачу раскрытия об­ лика спектаклей в своей книге Б. Ря­ сенцев? Обратимся к примеру. Вот как пере­ сказана сцена заключительного свидания Нины Заречной и Константина Треплева из последнего акта краснофакельской «Чайки». «...Если вы видели спектакль, вы, ко­ нечно, запомнили этот поздний непого­ жий вечер, когда за стенами дачи Арка- диной бушевала буря, хлестал по неви­ димым ветвям деревьев ливень, из со­ седней комнаты справа слышались вре­ менами то беззаботно веселые, то споря­ щие о чем-то голоса хозяйки и гостей...» Уже в этом абзаце читатель введен в атмосферу действия, зримо представил себе офомление спектакля. «...А сын Аркадиной Треплев, здесь, на наших глазах мучился, подводил пе­ чальные итоги: писательский труд не приносит ему никакого удовлетворения, потому что сам он был очень далек от жизни; Нина Заречная, которую он так любит, уехала в Москву с Тригориным. А теперь Тригорин бросил ее, вернулся к своей старой «любви» — к матери Константина. Он вот в той комнате... Смеется!» Пересказ событий не разрушает обще­ го настроения сцены, потому что дан как бы от имени героя пьесы. И в то же время здесь присутствует уже авторская оценка Треплева — он «далек от жиз­ ни». Читаем дальше. «...И вот происходит между ними та­ кой простой, тихий, грустный, и вместе с тем совершенно удивительный разговор. Мы чувствуем, как еще долго пробега­ ет озноб по телу Нины, накинувшей шаль на плечи. Треплев нежно, любовно и все же как-то безвольно греет ее паль­ цы в своих ладонях... О кратком счастье, пережитом ею, о крушении этого счастья, о том, что лю­ бовь ее к ушедшему Тригорину стала еще сильнее, о смерти их ребенка рас­