Сибирские огни, 1962, № 9

понимает Андрея, не хочет замечать его самостоятельность в науке, проглядел его первое серьезное научное открытие, не поддержал его. И здесь дело не про­ сто в извечной проблеме отцов и детей, а в их отношении к науке, к жизни. Андрей Вершинин из той же породы молодых энтузиастов, что и Алексей Краюхин из романа Маркова «Соль земли». Андрей — дитя своего времени. Внешне он ничем не разнится от моло­ дого поколения шестидесятых годов. Он такой же, как и его сверстники. Враг всякой фразы, позерства, он скуповат на слова и жесты. Возможно, резок и превыше всего ценит свою самостоя­ тельность; делая первые шаги в науке, Андрей как бы повторяет ту же ситуа­ цию с Барабой, которая победила его отца. Отправляясь на поиски и развед­ ку буроземов, младший Вершинин, не резонерствуя, совершает рискованную переправу через стремительную реку, несколько дней живет без продуктов, за­ нятый всецело своими изысканиями. И все это делается так, словно ничего особенного и не произошло, словно все именно так и должно быть. И мы чув­ ствуем, что будущее 'в науке принадле­ жит таким, как Андрей. На «тропах Алтая» перед читателем раскрываются, то и дело меняясь, кра­ сочные пейзажи горной страны с ее бурливыми речушками, лесными шоро­ хами, отвесными кручами, голубеющи­ ми в легкой дымке вершинами гор. Хо­ дят по этим тропам пытливые хорошие люди. У привольных костров разгора­ ются споры о жизни, поэзии, науке, пер­ спективах горного края. Герои Залыги­ на постоянно живут в этой эмоциональ­ но насыщенной атмосфере, где гармони­ чески сливаются природа и человек, чувство и разум, блеск и игра интеллек­ та и почти языческое упоение жизнью. Залыгин прекрасно владеет богат­ ствами родного языка. Стиль его, про­ зрачный и чистый, позволяет говорить о хорошей русской прозе. Он мастер ве­ ликолепной, запоминающейся детали. Острым взглядом художника он замеча­ ет, как на закате по стволу дерева «струится солнце». Озеро, впаянное между скал, представляется ему «про­ зрачным камнем, поблескивающим хо­ лодным цветом». Вот женщина сидит около ручья на камне, «вся обратив­ шись к солнцу». Онежка, врасплох за­ стигнутая грозой, чувствует, как вся земля вращалась, и только она стояла на круглом и скользком камешке непо­ движно, когда грозовая туча своим кра­ ем задела ее. «Бородка у Реутского бы­ ла в каплях росы, как в слезинках». Природа у Залыгина не просто и не только горы, ручьи, реки, но и какое-то живое существо. В тумане слышится «шелест туч». Река Катунь, только что вырвавшись из сжимавших ее теснин и ущелий, «была еще вся взволнована». Ручей у него не просто журчит или те­ чет, а мечется, прячется, выпрыгивает на камни. Он живой. Хороши в романе эпизодические фигу­ ры и сцены. Особенно колоритно, я бы сказал, пластически вылеплена фигура туповатого красавца Парамонова. Но естественность и здоровое художе­ ственное чутье начинают всякий раз из­ менять автору, когда он сталкивает сво­ их ведущих героев с какой-то изначаль­ ной, первозданной жизнью, с носителя­ ми якобы исконной народной мудрости. Такие сцены и встречи становятся наро­ читыми. Нарочитым кажется весь эпи­ зод в лесничьей избушке, нарочитым выглядит и бородатый богатырь Шаров с его тринадцатью чадами — Ванына- ми, Маныпами, Дуньшами и пр. Что-то есть сусально-фальшивое и в его по­ хвальбе своей силушкой и во всей его семейной идиллии. Элемент нарочито­ сти портит и сцену ночной встречи в тайге Риты с мудрым, как змий, стари- ком-алтайцем. Совершенно не удался, на наш взгляд, образ Рязанцева. Он какое-то вместилище раздумий автора, но от­ нюдь не живой характер. Его не ви­ дишь, никак не ощущаешь как лич­ ность, как, скажем, Андрея или Пара­ монова. «Правильный» Рязанцев прохо­ дит по тропам Алтая какой-то бесплот­ ной тенью. Он не действует, а только комментирует и резонерствует. Может быть, следует указать и на излишне, в ущерб художественности, сухую публицистичность длинных рас- суждений о Барабе. Конечно, они в ка­ кой-то мере характеризуют профессора Вершинина, вписываются как-то в об­ щую интеллектуальную атмосферу ро­ мана. И все-таки эти рассуждения, ли­ шенные художественных красок, отяго­ щают повествование. Если, к примеру, в романе Л. Леонова лекция о лесе ста­ новится идейно-художественным фоку­ сом, стягивающим к себе все нити и уз­ лы повествования, то Бараба у Залыги­ на все-таки только эпизод в жизни Вер­ шинина, хотя и значительный. Новое произведение писателя, согре- то^ любовью к человеку, задушевное и поэтичное, зовущее к сохранению и при­ умножению богатств родной земли, — примечательное явление в литературе наших дней. Думается, что читатель примет его с благодарностью и вместе с автором и его героями пройдет по про­ торенным, но вечно манящим тропам, что избороздили из края в край неохват­ ные просторы Родины.