Сибирские огни, 1962, № 9

черкивается самим контекстом, из кото­ рого ясно, что Реутский, рассуждая о благородстве, поступает и не благородно и трусливо. Еще более обнажается это противоре­ чие между видимостью и сущностью его в сцене, где Реутский, играя в благо­ родство, пытается вернуть утраченную им Риту. «У него были голубые ласко­ вые глаза. Он еще и еще хотел ее убе­ дить, будто она ошиблась в нем. Рита же его видела, его понимала, и тем страшнее было его желание перешагнуть через все, что она знала о нем. Во что бы то ни стало он хотел ее заблуждения. Он говорил неправду и знал, что она знает о его неправде, но говорил». Однако художнику мало этого. Он делает еще один характерный мазок, чтобы до кон­ ца вскрыть дешевую рисовку Реутского, который мнит себя героем, а на самом деле выглядит смешным и жалким. «Кроме Риты, его слушала еще и Поли­ на Свиридова — она что-то шила в это время у входа в палатку. И Реутский хотел, чтобы Свиридова его тоже слы­ шала, чтобы она видела его, когда, по­ вернувшись, он быстро пошел к машине — высокий, стройный и оскорбленный». На характерах Реутского, Риты, Онежки, да и других персонажей романа отчетливо сказалось пристальное вни­ мание писателя к эмоциональному миру своих героев. Он детально прослежи­ вает малейшие душевные движения, за­ рождение еще не осмысленных сознани­ ем чувств. Например, подсознательное влечение Риты к Андрею. И Онежка, и Рита не называют прямо источника свое­ го чувства. Они не говорят: вот любовь, вот смерть, предпочитая в мыслях своих всю сложность переживаемых ощуще­ ний, не поддающихся простому логиче­ скому осмыслению, весь комплекс их определять одним условным и вмести­ тельным словечком «это». Нельзя сказать, чтобы подобный при­ ем был новым в литературе, в художе­ ственной манере Залыгина чувствуется наряду с использованием опыта Хэмин- гуэя и творческое освоение отдельных художественных открытий Л. Толстого. Создавая образ Реутского, он так же, как в свое время и А. Фадеев, широко пользуется приемами толстовской само­ характеристики персонажа, стремясь об­ нажить противоречие между истинным смыслом поведения человека и его субъ­ ективным представлением об этом пове­ дении. В сущности, на таком же разитель­ ном противоречии между внешней импо­ зантностью, мнимой значительностью и внутренним убожеством и пустотой строится и характер Вершинина-старше- го. Всеми уважаемый профессор, мечта­ ющий о лаврах члена-корреспондента Академии наук, признанный знаток и авторитет по Алтаю, он давно уже утра­ тил качества настоящего ученого, пыт­ ливого исследователя, для которого пре­ выше всего истина. Неуклонно продви­ гаясь по иерархической научной лест­ нице, он шел от компромисса к компро­ миссу со своей научной совестью. Заня­ тый многолетним трудом по составле­ нию карты растительных ресурсов гор­ ного Алтая, он меньше всего интересу­ ется самим Алтаем, да и практической ценностью, научной объективностью своей работы. Для него «карта» — только необходимый трамплин на пути к креслу члена-корреспондента. А ведь в молодости Вершинин был иным, выдвигал смелые проекты по пре­ образованию края, писая многотомные труды. Но всегда получалось как-то так, что увлеченный всеобъемлющими планами, он забывал о главном, и жи­ вая действительность опережала его. Не зря Андрей думает о своем отце: «Ему без главного было удобнее». В молодости Вершинин пережил «свою Барабу», потерпел сокрушитель­ ное фиаско как ученый при первом же серьезном' столкновении с жизнью. Его, начинающего ученого-географа, глубоко захватила проблема Барабинской низ­ менности с ее капризными природными условиями. Решению этой проблемы,— изучению и освоению Барабы — надо было отдаться целиком, быть может, посвятить ей всю свою жизнь, отказать­ ся от привычной обстановки, взглядов, пойти на тяжелые испытания. «Он знал, что так нужно было сделать. И знал, что так не сделает». Честолюбие для не­ го было дороже, чем дело, требующее всего человека, дело, которому надо бы­ ло отдаться до самозабвенья. Вершинин же, «пускаясь в свое путешествие из науки в жизнь, от своих многочислен­ ных трудов в Барабу, мечтал обога­ титься, мечтал о победе, о реванше. Он хотел прийти к практикам и жить среди них как ученый, а потом вернуться в науку и в ученом мире слыть практи­ ком». Так, первое серьезное испытание по­ бедило в нем пытливость ученого. Вер­ шинин продолжал публиковать работы, получать степени и звания, трудиться над своей картой Алтая, но во всем этом не было подлинного научного твор­ чества. Не случайно профессор на скло­ не лет своих нет-нет да и задумается над бесцельно прожитой жизнью, впу­ стую растраченными силами. «Все чаще и чаще он стал ощущать себя, свою жизнь как предисловие к чему-то, чего так и не было». Возглавляя алтайскую экспедицию, Вершинин как будто должен находить­ ся в центре окружающих его людей. Но это центр особый, не притяжения, а от­ талкивания. С ним постоянно спорит Рязанцев, от него уходит аспирант Ло- парев, даже родной сын не может найти с ним общего языка. Занятый всецело своими честолюбивыми планами, он не