Сибирские огни, 1962, № 9

— А птица ведь повсеместная! Любому доступно... — Слушаю, слушаю. — Как уж у них случается, самовольно или по родительскому на­ ущенью, не скажу... А только бывает — «чив-чирикушки» — иной неслеты- шек и пал из гнезда. И полетел, глядишь! Крылушки еще не смелые, рот у дурачка полый, хвост со страху под себя ужал, а старики в этот момент ре­ вушкой от радости исходят. С двух сторон стерегут, зовут, велят, в пух желторотику дышут, крылья свои готовы под него подстелить! Не видал? — Чирикали чего-то, помнится... Ну, ну?.. — А бывает обратная картина... Пятеро из семейства в акациях уж прихоронены, а шестого никакими червячками из гнезда не выманить. Ро­ беет и все тут! Тогда забирается старик в гнездо и поначалу, видимо, како- нито детское наказание молодому устраивает. Потому что — верезг в гнез­ де, писк. А потом на крайчик вытеснит и грудью его, слушай-ка, грудью: «Лети! Пробуй!» Тут уж хочешь, не хочешь, а сорвешься. Пролетит не­ сколько — шмяк наземь! Глаза под лоб, сердечко в клюв выкатилось, а старики — свое. Мамаша подлетывает — примером зовет, нежным голосом, а папаша в наскоки опять, грудью опять: «Лети! Вздымайся!» Раз желто- ротик убьется, другой убьется, а, ведь, достигнут! Поднимут! Глядишь — он на колышке уж заприторговывал: «черт-не-брат, черви-козыри, черви- козыри!» Такая отчаюга потом!.. Д а кто воробья не знает?! Птица, говорю, повсеместная — не выходя из кабинета, налюбуешься. — Ну, а к чему этот твой сказ будет? — прищурился председатель. — А к тому, что ты вот девчонкам, не говоря уж — грудью подтолк­ нуть, а ушибиться даже не дозволяешь. А без этого как? Ни умной злости в человеке, ни за свое сотворение гордости. — Они ушибутся — отряхнулись да в хохотки, а мне строгачи изна­ шивать? — А ты им дай... дай коготок увязить. Лови минутку. Потом посмот­ ришь... Люди ответ на себя берут. Такое в ином человеке годы да годы не объявляется. Ударь, говорю, грудью, старый воробей! Пусть ушибутся даже... — Что ты мне все воробья доводишь? — задосадовал председатель. — Воробей, воробей... Ему природой заповеданы всяки фокусы, а я не туда полетел — на бюро угадаю, не так -счирикал — тоже... зарегистрируют. Н а­ шел номинклатуру... воробья... На этом ихний разговор и остановился. Разговор-то остановился, а Наташка... Совсем в другую сторону девку запошатывало. Раньше корову подоить — каких она только сказок ей не наговорит. Скотину гнус донимает, не стоит, рогатая, бьется, а она неотступно свое напевает: — Ну, Вербочка... ну, ягодка... Стой, душок, стой! Вот так, вот так, соловеюшка моя. Поглядеть на эту «соловеюшку» — один рог торчмя, другой наполови­ ну спиленый, потому что в глаза расти нацелился, веки разномастные, мурло презрительное, в ноздрях осадки всякие, а она: — Ну, Вербочка, будешь убегать — я любить тебя не буду! Бить тебя буду!.. Стой, лапка, стой! И воркует, и воркует с ними дойку-то. Сейчас к этой же Вербочке дру­ гой подход: — Смотри у меня, девка!.. Ты что ведьма, угорела?! Д а ты с ума схо­ дишь или начинаешь?! Глядишь, и скамеечки Верба отведала: — Бандитка! Рахитка! Урродина! Дальше-больше, совсем не свое девчонка заговорила. Отпетая, мол, наша работа. Рога, навоз, хвост... Губка вздерет и протягивает: «Су-хо-