Сибирские огни, 1962, № 9

же приводятся выдержки. «Из дневника уфимского буржуя», которым, по опре делению Сорокина, «зачитывалась вся армия». Винтовку в руки! Вперед! В условленный час — я в Барыковском переулке. Василий Васильевич про­ должает свой рассказ: — В гашековских фельетонах, написанных для армейской газеты, как пра­ вило, присутствовали не вымышленные персонажи, а люди, носившие собствен­ ные фамилии. Василий Васильевич приводит несколько примеров. Священник Николай Сперанский. О нем Гашек писал в статье «В мастерской контрреволюции». Дру­ гой мракобес, тоже отец Николай, только по фамилии Гуляев. Прикрываясь кре­ стом, погромы устраивал. Спекулянту Булакулину Гашек специальный фельетон посвятил. Сорокин прочел первую строчку из фельетона «Об уфимском разбойни­ ке лавочнике Булакулине». «Есть разбойники, которые действуют топором, обухом. Лавочник Булакулин действовал спекуляцией, и никто из разбойников не относился так легко и на­ смешливо к своим жертвам, как он». — И еще заметьте,— продолжал Сорокин,— сотрудничая в армейской газе­ те, Гашек не прятался за псевдонимом. — В Праге у него их было более ста,— напомнил я. — Так то в буржуазной Праге, а у нас, в революционной России, он даже под десятистрочной заметкой ставил свою полную подпись — Ярослав Гашек. Тем самым писатель как бы заявлял всем — и своим друзьям, и врагам, что он с большевиками, что он в строю, что он сражается за революцию. Сражающийся Гашек — как точно подмечено! — Удивительный это был человек,— Василий Васильевич встал и прошелся по комнате.— Гашек редко смеялся. Смеющимся я его не видел, а грустным — да. Один раз. В тот горестный день, когда в Уфу пришло печальное известие об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Было это днем, а вечером в ре­ дакции состоялся траурный митинг. Гашек не выступал. Он сидел у окна, молча сосал свою трубку и что-то писал: пепел сыпался на гимнастерку, на подоконник... А когда митинг кончился, Ярослав подошел ко мне и протянул исписанный листок. Василий Васильевич на секунду умолк и бережно'провел рукой по газетной полосе, на которой была помещена гашековская заметка «Два выстрела». Как бы желая прочувствовать вновь все пережитое, редактор прочел ее вслух. Она заканчивалась призывом: «Эти два выстрела нам сказали ясно: «Винтовку в руки! Вперед1» — Я помню, в каком состоянии был тогда Гашек, и ни минуты не сомне­ вался, если бы партия сказала: «Бери, Ярослав, винтовку и иди вместе с другими на Берлин, чтобы отомстить за смерть Карла и Розы», он пошел бы. Пошел бы как боец, как коммунист, как писатель. В «Нашем пути» Сорокин проработал сравнительно недолго — меньше трех месяцев. В Белебее поэта назначили председателем армейского Ревтрибунала. Судил он людей не по статьям уголовного кодекса — тогда его еще не было — а по тому, как подсказывала своя революционная совесть. Иногда в зале суда появлялся Гашек, молча садился в угол, клал на колени блокнот и что-то записывал. Однажды в перерыве Сорокин подошел к нему. — О чем, Ярослав, собираешься писать? — Скоро прочтешь, Василий,— последовал уклончивый ответ. Для Сорокина это «скоро» наступило через десять лет. В пятой книжке «Вестника иностранной литературы» за 1929 год он прочел юмореску «Перед революционным трибуналом Восточного фронта». Гашек фигурировал в ней в качестве подсудимого, служившего в бугульминской военной комендатуре. Его дело разбирал трибунал под председательством Сорокина... Василий Васильевич считает, что напечатанное в «Вестнике иностранной ли­ тературы» — лишь эскиз большого полотна, задуманного Гашеком. Он не любил рассказывать о своих замыслах. Только в минуту откровения Гашек делился с Сорокиным своими планами. Герой его «главной книги» — сын Праги, проходит через русский плен, попадает в чехословацкий корпус и порыва­ ет с ним. Он побывает в Москве и Самаре, испытает горечь скитаний по заволж­ ской земле и радость возвращения в Красную Армию. С ней он пройдет весь Вос­ точный фронт, встретится с Колчаком. После его разгрома уедет с бойцами Крас­ ной Армии в Китай, помогать кули свергать капиталистов и мандаринов. — Не правда ли, интересный был замысел? — говорит Сорокин.