Сибирские огни, 1962, № 9

Три часа тридцать минут. Мы— не мы. Вернее, я — по прежнему я, но все остальные — не они. Все остальные — барахтающиеся седые тени. В седые тени уплывают руки, головы, плечи. Так бывает на быстрой мутной реке. Щеки ощу­ щают холодные капли, а под куртку, под штаны, под рубаху будто «то приклады­ вает студень. Этот студень я обнаруживаю и перед глазами, он трясется, он по­ хож на икру из мельчайших светленьких ¡бусинок. Трясется и нависает на нос, на брови, на щеки, на уши. Обнаруживаю, что ¡вибратор у маня не такой, как был, а какой-то уродливый, и руки текучие. — Береш-ись! — сырой голос Алексея. И бадья текучая, она струится, ¡кажется мягкой, и, несмотря на тревожное предупреждение Алексея, мы сторонимся нехотя, лениво. Утонули и краны, что за опалубкой, и бучьдозеры, что ползли по скале. Что случилось? Где что прорва­ лось? Отчего нас затопил этот седой океан? — У-у-у-у... — Ж-ж-ж-ж... Белка, склонив упрямо голову, шевелит губами. Когда на минуту перестают шуметь вибраторы, я слышу тихое: Мы становимся строчками новыми, Мы становимся стройками новыми, Жилмассивами, домнами, кранами, Тополями и просто улыбками... Четыре часа. Океан начинает клубиться. Кто-то предлагает разумное: — Прекратить работу. Кто-то отвечает спокойно: — Сентябрит. И мне почему-то становится ясно, что предложение отклонено. «Сентябрит», сказанное спокойным тоном, значит то, что теперь, когда начался сентябрь, луч­ шего и не ожидай, каждую ночь туманы, а коль так, то привыкай работать в лю­ бых условиях. В четыре тридцать в той стороне, откуда идет Енисей, прожимается просинь. Прожимается так же, как вода через брезент. Сперва чуть-чуть, потом сильнее, синее, сильнее, синее. Пять часов. Седая масса перестает клубиться и снова течет в одном направ­ лении молочными струями. Кружится голова, сами собой закрываются веки. Хочется приткнуться и «придушить комарика» хоть на пять минут, хоть на минуту. А за спиной чуть- чуть тоскливое: Оставляем осеннему ветру Доверчивость нашу и веру. Этим листьям, светлым и липким, Сомневаясь, надеясь, волнуясь, Этим звездам, этим ливням Мы свою оставляем юность... Бетон, облитый фонарями, точно бронзовый. Блеск жидкой бронзы слепит глаза. С пяти утра всегда наступает слабость, нет сил сопротивляться, нет сил держать себя, чтобы не расползтись кашей. Иван больше не командует. На щеках его ходят бурые желваки, видно, справляется сам с собой. А на Белку вдруг на­ падает озорство. Она смешно подскакивает вокруг вибратора и начинает улы­ баться во все тридцать два. — Ребятки, как это там в «Майской ночи» у Гоголя сельский голова при­ нял свояченицу за сатану,—• изображает то голову, то свояченицу. — А помните «Ревизора»: курьеры, курьеры... — И показывает Хлестакова, опершись на виб­ ратор. Догадываюсь... Белка, милая... Какая же ты хорошая... Бодришь нас, а сама ведь еле на ногах держишься...