Сибирские огни, 1962, № 9

молчат и, дождавшись, когда автобус снова спотмнется, выныривают опять в тем1- ноту. Прожекторы и фонари, будто устали сражаться с густотой черной ночи, дро­ жат в напряжении, а чернота ползет из-за перемычки, из^за скал, крадется рядом с медленно двигающимся экскаватором. Котлован завешен густым .полумраком, ко­ торый, кажется, можно пощупать пальцами. А чуть отойди до силуэтов столбов с проводами — и можно поплыть по этому мраку, такой он там упругий. Гора над нами похожа на .гигантскую черепаху с серым клетчатым панцирем. Передо мной ползут черные тени бадей. А из ночи все выворачиваются и выворачиваются спаренные желто-розовые- пятна, надвигаются, а за пятнами я узнаю окатывающиеся с перемычки самосвалы. В глаза, под веки, словно песок набился, и желтые пятна самосвалов, прожекторы: и все фонари кажутся опутанными живыми пляшущими желтьми сетками, соткан­ ными из мельчайших волосков-лучиков. — Ты знаешь, я, как силач Бамбула, поднимаю два венских стула и еще че­ го-то,— голос Гвнюхи. — Ой, ой, горе луковое,— голос Оли. — Чего «ой», чего ойкаешь? Тут тебе не роддом — ойкать,— голос Генюхи. В воздухе носятся серые толстые бабочки. Что им не спится? Они ночные? Но^ что -за удовольствие быть ночными? Мы ночные оттого, что ¡у нас причина: Дня мало — строим коммунизм. А они чего? Впрочем, природа распорядилась необыч­ но разумно: ночью-то все их пернатые враги спят. Кружись тут, обливайся прожек­ тором в свое удовольствие. Появляется бойкий человечек в берете, опоясанный ремнями, как пулеметчик в гражданскую лентами. К нашему недоумению, юркает по блоку, вскарабкивает­ ся на угол опалубки, нацеливает на нас какую-то трубу, вроде ручного миномета, машет рукой, ладонь приходится напротив прожектора и немедленно плавится. — Товарищи бабоньки, прошу на минуточку в сторону. Вон туда, тан. Мы догадываемся, что человек хочет сфотографировать наших женщин. И до­ гадываемся зачем: показать в какой-то газете или журнале, что вот, дескать, жен­ щины, приближая своим трудом коммунизм, работают вместе с мужчинами, даже' ночью на первых рубежах семилетки. А догадавшись, мы поощрительно глядим на человека, на его трубу и отходим, чтобы не мешать: давай, мужик, действуй, хо­ рошая у тебя мысль, наши женщины достойны. — Нет, вы стойте,— вдруг шумит человек и поворачивает трубу не на жен­ щин, а на нас. Теперь и женщины догадываются, в чем дело. Но они сразу /путают фотогра­ фу все карты: мгновенно подбегают к нам и становятся вперемежку. — Нельзя вас, товарищи бабоньки,— вежливо говорит человек. — Как нельзя? Ты чего? Человек объясняет откровенно и прямо: — Снимки для заграницы. А ну-ка, милые бабоньки, каково это для полити­ ки, как поглядят там, что наши женщины бетон тяжелый кладут да в таких брезен­ товых одеждах, да ночью, без сна. А иу-тса, иниините, бабоньки, умом^то. Вам по­ лагается легкая работа. Для заграницы же снимки... Вид у наших жанщин стыдливый^стыдливый, будто их уличили в чем-то не­ позволительном. Полчаса спустя я понял, что говорить это человеку не стоило бы. Дорого это- обошлось ему, потому что женщины столкнули его в бетон, где он оставил один модный ботинок, и так растаял в ночи полуразутый, растерзанный, ни разу не уопвв выстрелить из своей трубы-миномета. А женщины вон толкутся от нас особ­ няком и гудят, точно ¡потревоженные осы в улье. — Для заграницы!.. Подумаешь! Пускай знают, что мы тоже ¡политикой за­ нимаемся. Что нам скрывать? Не воруем же мы, работаем, где хотим. Свою же жизнь делаем лучше. Мы, может, не хотим лепкой работы, пух какой-то переби­ рать. Вовсе, может, не хотим...