Сибирские огни, 1962, № 8

— Ты понимаешь, Анатолий Фнрсович, гляжу на тебя и думаю: что в нем особенного, в этом парне, откуда такой успех у женщин! Ночью под субботу звонит мне прямо на дом Дарья Мартьяновна: «Это я, Родона­ чальница, тут твоих зашибло... Доктора поскорее давай!» Прикатил сю­ да — одна тебе вареники носит, другая картошку со сметаной. Жена Кур­ кина примчалась с бутылкой молока, дюжину детей дома оставила. А раз девушку застал. Ты мечешься, а она, брат, щеки тебе гладит. Меня, ста­ рика, зависть взяла! — Это же Валя! — Лежи тихо... Может, и Валя, не знаю! «Приезжала, щеки гладила... Вот почему так пахнет садом, цветами, яблоками...» Не знаю, что со мною случилось, но я вдруг увидел не только Валю— я увидел Никанорова и Полину, Коноплева и Симу, увидел Лазарева, Витю, Лешу, Манятку... Будто они окружили мою постель, смотрят на ме­ ня... Все ли ты сделал как надо, Беломестнов? — Павел Андреевич, — я приподнялся на локте, — Павел Андреевич, я когда ехал сюда, думал: увижу, пойму, напишу... А у меня в блокноте— взгляните — всего три-четыре слова... Право, не от лени! Почему так: окунешься поглубже, душой влезешь в жизнь — и писать не легче, а труднее? — Мы с тобой об этом не в первый раз. Хвалебное и ругательное по­ рою пишется без души и без ума... А жизнь сложнее хулы и хвалы — ее надо брать во всех ее узлах и передрягах, не отмахиваться легким сло­ вом... Еще бы не трудно! Ну, об этом разговор впереди... А сейчас. Руки у Космачева в косых разрезах карманов зашевелились, что-тс зашуршало в карманах. — Так уж и быть. Вроде ты поправился. Письма я тебе привез: от Шарлотты Люксембургской, от внучки Навуходоносора и еще забыл от кого-то. Наслаждайся. Я еще поезжу тут по перегонам. Я остался один. Нет, не один. На одеяле, у подбородка, три письма. Три конверта: серый, белый, голубой. Голубой из Коктебеля от Ирины. Белый от сестры, от Милы. Серый — и верно—от неизвестной принцессы: «Львов, Университет­ ская улица». Номер дома, номер квартиры. «Кулагиной». Нет, не знаю этой принцессы. Загадка. Начну с неизвестности. Потом белый конверт— радость. Потом го­ лубой — боль. Под окном протарахтел мотоцикл Космачева. Я вздрогнул, очень уж похоже тарахтела наша бедняжка дрезина. Так, распечатаем письмо из Львова. «Милый наш сибирский друг, кто-то сказал, что друзей не должно благодарить! Друг все делает из глубины сердца. Но тогда, на станции Приисковой, когда мой Петунька потерял голову, узнав что у нас сын— тогда ведь он был для вас совсем чужой. Мы, двое беспечных студентов, и с нами еще наш маленький человечек — мы зовем Вас с женою во Львов — и вы убедитесь, что вас помнят и любят... А пока лишь деньги те счастливые возврашаем. И еще — отведайте эти яблоки и груши из маминого сада...» Ага, я же чуял: пахнет осенними плодами, пряностью щедрой земли, цветов и листьев. Я поднес письмо к лицу. От исписанной бумаги исходил запах чистоты и молодости. Да, но не яблок... Какую благодать принесло маленькое сотрясение мозга: эти славные студенты — Юлия и Петунька»