Сибирские огни, 1962, № 8

зым выползли из этой мокрой и липкой ночи, точно мухи из банки со сгущенкой. Коноплев сел на приступку крыльца, вытянув вспухшую бревном ногу. — Не могу, подыхаю... Последний километр я тащил его на спине, а в нем было не меньше семидесяти килограммов. Несмотря на дождь, все тело у меня горело — будто меня вываляли в горячей золе; мне казалось, что это не я стоял на крыльце и что не мои—чужие руки выстукивали азбуку Морзе на тол­ стой двери лазаревского дома... Может, лечь, прикорнуть у двери? Все-таки услышала старая. Зашебаршила сначала в комнате, потом в кухне. Шелестя босыми ногами, старуха подошла к двери. Почему не зажигает свет? Стоит, прислушивается... Мне видится ее размытое вре­ менем лицо, серая чистенькая кофта, коричневые руки — как в то недав­ нее и давнее утро. Я еще раз, один только раз шлепнул ладонью по косяку. — Не шуми, говорю, — придушенным, с прихлипом, голосом сказала Родоначальница. — Я тебе как повелела: чтоб даже к крылечку не со­ ваться! Уходи, — еще глуше, еще рыдательней сказала старуха. — Уходи. Выродок ты, не сын ты мне... Помру, а в отцовский дом не пущу... Уходи! Я соображал сквозь горячечный туман боли и бессилия: Ефимушка- то сюда, к матери, прямо из Топтугар, был здесь, может, только-только перед нами. — Бабушка, это мы... которые внучат ваших на рыбалку... Мы это... Она медленно нашаривала выключатель. Дрожащим старческим движением ушла в сторону заложка. Неуверенно заерзал ключ в замочной скважине. Родоначальница стояла в освещенном проеме, как на желтом экра­ не,— в телогрейке поверх сорочки, косматая, с тяжелыми кольцами опу­ холи под глазами и, казалось, еще более древняя, чем пять дней назад. — Господи, помилуй меня грешную, чтой-то вы утопленники либо кто? — Ничего, бабушка, ничего, вот только помогите мне товарища зата­ щить. Мы вместе — руки у старухи были сильные, цепкие — внесли кое-как Коноплева в кухню, уложили на узкую железную койку. Дарья Мартьяновна сунула ноги в резиновые сапоги и как была в телогрейке поверх рубашки выбежала из дому. Я сел на стул возле Саньки, и все поплыло перед глазами. И снова я полетел в мокрую тьму, в темное небо, в бездонную тишину... А дальше пошло так: вспышки во мгле, точно бакены в крутых вол­ нах, мгновенные звуки сквозь завесу тишины — и в этих прорывах — лица, голоса, прикосновения, •чувство боли и бессилия. И еще: буд­ то карабкаюсь по склону из глубокого ущелья — к травам, к синеве, к солнцу — все ближе, все ближе, и вдруг — обрыв, скольжение, свистя­ щий полет в сырую душную мглу... И снова — свет, жемчужные облака и пахнущее цветами небо. ...Варвара Фаддеевна — наш районный хирург — вытирает грубым холщовым полотенцем тонкие розовые пальцы. Позади, у окна, Люся, Борькина жена, укладывает в металлическую коробку иголки, шприц, ва­ ту. На тумбочке перед нею поблескивают хрупкие стеклышки — вскры­ тые ампулы... Почему вдруг— Люся? Забыл, чудак! Люся же — медсест­ ра, и очень хорошо, что она здесь, что приехала с Варварой Фаддеевной... А почему хорошо? Потому что ей надо быть здесь. А почему — надо?