Сибирские огни, 1962, № 8
— А еще помню, как осталась одна — мама в поликлинике, отец в поездке, и ты стучишься, а я плачу. Ты взял меня с собой в школу, поса дил за свою парту, и я просидела у вас в классе несколько уроков. А на немецком у меня в голове стало все путаться: какую-то тарабарщину все несут, и я рассердилась... Что же я такое сказала—все чуть из-за парт не повыпрыгивали? Это-то я помнил хорошо. Татьяна Яковлевна спрашивает— Борька отвечает, деловая рабочая пауза, и вдруг сердитый тонкий голос: «И во все не дидердас, а Карабас-Барабас, это такая сказка, и не врите!» Татьяна Яковлевна, хоть и посмеялась со всеми, но после урока: «Ге- носсе Беломестнов, маленьким детям (дие клейне киндер) лучше быть до ма с матерью (мит зейне муттер), в обществе от них одна неприятность!». — Подумать только: ты на войне был, раненый, да? — уже взрослый дядя — женатый, да? Нет? Что же ты зеваешь! А я десятилетку окончила и курсы, уже третий год на путях... И опять она стала вспоминать мать, отца, домик на Плясовской, ку кол, прыгалку... И это все, что ты хочешь сказать мне, Валя? Тогда послушай меня... Нет, она не очень-то любит слушать. И у нее было еще что порасска зать мне. И как отец не хотел, чтобы она на путях, и как она собрала в узе лок платьине и пригородным — до Топтугар («Тут Нина Карауловская — подружка моя — она меня и позвала»), и как принял ееНиканоров: «Не хотите ли, Валентина Лаврентьевна, быть директором переносной электро станции?» — Здорово ведь получилось? Почему бы мне не пойти на будущий год в энергетический, верно, Толя? — Верно. Валя поежилась, передернула плечами. — Август, уже заморозки. Ты помнишь, я вечно мерзла. А у тебя всег да были теплые руки... Обними меня, пожалуйста. Я осторожно прижал к себе угловатое тонкое плечо. Сейчас этот ребе нок попросится ко мне на колени: «Дядя Толя». Нет, она сказала другое. — Толя,— робко, доверчиво сказала Валя. — Скажи, как ты ду маешь, Сережа — стоящий парень? Ну, Сережа Митрохин. Что ты о нем? Что я о нем? В самом деле, что я думаю о Митрохине? Неплохо он ору дует шпалоподбойкой. Неплохо он разделался с Ефимушкой Лазаревым — все растерялись, кроме него и Каримулина. Малость грубоват — не глав ная беда. А вот то, что он все время около тебя... — Ну и что? И не будь папой. Мы с ним второй год дружим. «Грубый, дерзкий». Сам говоришь: все растерялись тогда; в табельной. А когда у «Калужанки» тормоз отключился, и она — одна без людей! — на всей скорости навстречу товарняку, кто, думаешь, под колеса шпалу подбросил? Да разве только это... Он — настоящий мужчина!.. Что это ты ежишься? Тебе тоже холодно? — Нет, нет, нисколько... — А то, что он горный техникум впроголодь окончил, только я знаю. И мать у него больная —тут, в Топтугарах. К ней приехал. И пошел на пути работать, простым рабочим, не гляди, что техникум... Он знаешь какой! Теперь знаю. Молчу. Помолчала бы и ты, Валя. — Толя, я так рада, что ты здесь, со мной. Ты ведь как старший брат. Помоги мне. Объясни папе, что у нас не просто так. Люблю я Митрохина. Заступись за меня. Ведь сам видишь! Вижу. Вижу детские неровные губы. Угловатые плечи. Диковатые гла
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2