Сибирские огни, 1962, № 8
чурке, горшки и сковородки в подзагнетье... Вот будто я сейчас вылезу из подпечья, где прятался от сестер... И не только печь — те же просторные подоконники. А на западне подпола — толстое, чуть приплюснутое колечко—тож е , что двадцать лет назад... Впрочем, есть еще и коробки с крючками, и тряпичные куклы — пото му что дом полон детей, и сосчитать их невозможно. Они везде, во всех уголках дома: на кроватях, на полу, на подоконниках, у печки, даже под столом, за которым мы сидели и разговаривали с хозяйкой. Она уже перешагнула за сорок. У нее бледное болезненное лицо. Темные, красивые брови, большие, натруженные руки. Говорит она тя жело, с придыханием, но певуче и на каком-то странном языке, где весело и причудливо сталкиваются слова русские, украинские и белорусские. — Як живется? А вы, хлопчики, поглядите. Сама я уж подтопталась, года мои вышли, якая я баба ■— махотка костей, а не баба... А поглядите: детишек куча, вы где столько бачили, а? То и дело открывалась и закрывалась дверь, это кто-нибудь из детей вышныривал из дому или прошмыгивал в дом, и на пороге, в дымчатом луче солнца, возникала встрепанная голова, цыпковатая ручонка, смоли стая от грязи ступня, рубашка в яркой заплате... Сколько их тут, у путевого обходчика Куркина,—должно быть, сверх всякой путейской нормы! Хозяйка, ее звали Марьей, ничего не знала ни про меня, ни про отца с матерью, ни про дом моего детства. Это было ее жилище, ее жизнь, ее дети... И было бы вполне естественно, если бы она, сказав про своих де тей, пожаловалась бы: хлеб яричный, ситца не привозят, дом старый и хо лодный и не ремонтируют... — Аленки, где вы тут заховались? — звучно позвала Марья, и болез ненные её глаза задорно блеснули. С противоположных концов дома примчались две девочки — одна рыженькая, с обрызганными веснушками ногами, другая — постарше, с прямыми волосами и строгим бледным лицом. — Ну, детоньки, гостям молочка из подпола... Живенько! Девочки дружно зашлепали босыми тонкими ногами к западне и нырнули в подпол. — Филиппы, айда сюда, к мамке! И снова веселенький блеск в глазах. И снова перед нами двое: пар нишка в трусиках, с загорелым в белесом пушке телом, и другой, помень ше, крепыш в длинной рубахе и без штанишек. Оба поводят носами и ждут. — Ну-ка, детоньки, по скибочке хлеба гостям! Оба деловито подошли к кухонному столу, достали нож, огромную буханку. — Это где ж вы якое богатство бачили: два Филиппа, две Аленки... Ни слова, что хлеб яричный, что вагон-лавка не привозит ситца! — Еще не привыкли,— объясняла нам мать Филиппов и Аленок,— позовешь ту — и та бежит, того кликнешь —этот откликнется! Семья-то у нас сборная. Годок только як вместе. Сборная семья? — А як же? Шестеро Куркинских, четверо моих, а вон тот, в зыбке, наш, одиннадцатый... В отдельности намаялись детоньки, теперь в куче, полегче... Она повела сухим плечом. — Вяселее, интяресней! Хоть и сплю на ходу, по-курячьи, а куда луч ше... Никанорову спасибо! Никанорову! Он-то здесь при чем? 5. «Сибирские огни» № 8.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2