Сибирские огни, 1962, № 8

Отец любил книги. У нас были— Пушкин и Джек Лондон, Тургенев и Диккенс, Помяловский и Жюль Верн. Отец привозил книги отовсюду — из Угзона, Читы, Благовещенска, Москвы... Помню, было мне лет четыр­ надцать, проснулся я в зимнюю звездную ночь, вижу: горит ночник у ро­ дительской кровати. Отец читает, и мать читает — у него своя, у нее своя книга... Мать полистала свою книгу и вдруг отцу шепотом: — Фирсушка, тебе не скучно со мной? — Что ты, Паша, ведь это ты... — Никогдашеньки, за все годы, ни разу не заскучал? Никогда... Вот тебе, Паша, со мною, в безлюдье... Ты могла бы в городе, могла б выучиться, могла б с интересными людьми знаться... — Чучело мое, разве бы я тогда знала то, что только одна я знаю, что никто не знает — разве бы знала я тебя? Я почувствовал — она гладит отцовскую щеку. — Я ведь каждый день открываю что-то в тебе — тебя. Как-то я от­ крыла, что у тебя новая морщинка на лбу. Над левой бровью, совсем тон­ кая, как ниточка. А недавно ты поцеловал меня во сне, и я удивилась: это местечко на спине ты поцеловал в первый раз... И еще, нет, не скажу, тут дети... Они лежали тихо-тихо. И я —я боялся дыхнуть. И вдруг мать — ше­ потом: — Я люблю тебя. И отец: — Люблю, люблю тебя. И еще раз мать: «Люблю». И снова отец: «Люблю тебя». Певучее, таинственное кольцо, сплетенное из одного слова... И мать начинает целовать отца так, что я накрываюсь одеялом с го­ ловой, и мне становится жутко и сладко... В моей памяти, в моем сердце на всю жизнь осталось это «Люблю тебя», которое не скучно было повторять им друг другу целых двадцать лет — на глухом блокпосте, в одиноком домике у кромки синей тайги... Сколько раз — на фронте и после войны— твердил я: «Небо, если ты не совсем ослепло, пошли мне такую любовь, не забудь меня!» Не посла­ ло, забыло. Чем-то заслужили мать и отец эту любовь. После смерти отца мать год работала на путях — обходила отцов­ ские километры. Она сразу переменилась— исхудала, пожелтела, ушла в себя — ни игр, ни припевок, ни веселья в работе... Об этом мне сестренки рассказывали — я уже работал на руднике... «Так, как мать любила отца, никто никогда не любил»,— говорила Нина. «Не от спазм умерла — от горя»,— сказала Мила. А младшая, На туля,— вся в маму! — только всхлипывала, когда я приехал за ними, что­ бы увезти к себе, на рудник... Мы сидели в кухне за длинным дощатым столом — хозяйка, Коноп­ лев и я. В раскрытую дверь я вижу нашу комнату, но как в ней все переме­ нилось! Нет ни широкой родительской кровати, ни моего деревянного ди­ ванчика, ни медвежьей шкуры, на которой стелили ночью сестренкам... Нет полок с книгами, нет ружей — моего и отцовского —на стене... Пу­ сто, голо, бедно — тот ли это дом? Тот, конечно, тот: печка на месте —добрая, старая, хорошо пробе­ ленная печка — щедрый мир тепла, вкусных запахов и домашнего уюта. Лавровый лист и черника в пачках на коменке, скляночки на выступах и уступах, кочерга и ухваты в кочережье, спички и варежки сушатся в пе­