Сибирские огни, 1962, № 8

«Не робей, парень, держись!» Не робей, держись! Дикая брань под окнами табельной, топот чьих-то ног у самого крыльца, гулкие шлепки бьющих наотмашь тяжелых мужских рук. Куркин, все пускавший дым у дверей, бросил папиросу и выскочил на крыльцо. Митрохин, перепрыгивая через скамьи, тоже рванулся к вы­ ходу. Кирюха и Ванек за Митрохиным — как нитка за иголкой. А я что ж? Но Никаноров, чуть побледнев, придержал меня за обшлаг куртки. Парни втолкнули в табельную Ефима Лазарева. Он, собственно, не упирался. Воротник у гимнастерки был оторван начисто и болтался ошейником, открывая поясок белого чистого тела. Фуражки на гриве не было. Лазаревская сдвоенная бородка взлохматилась, обшарпалась, сли­ няла. Но лицо было спокойно, прозрачные глаза глядели настороженно и холодно. Тут же следом вошел Коноплев. У Саньки видик был неважнецкий: на щеке ссадина, губа рассечена, кепка серая от дорожной пыли. Перепа­ ло ему, дурню, от Ефимушки. — Видали, граждане! — нараспев говорил еще от двери Лазарев. — Приехали, лезут не в свое дело, а теперь напали, избили! Разбой! — А ты не болтайся под окнами, не подслушивай! — пробормотал Коноплев. Он снял кепку и яростно хлопнул по ней ладонью. Пыль взмет­ нулась, как из трубы. — Не за то драку учинил, не за то, — удивительным было мертвен­ ное спокойствие этого человека. — Нечего пыль в глаза... Где запрет, что нельзя под окнами? Тут другая подковыра... Вы, глупые люди, с ними на­ счет вагона-лавки и путевок, а они... — Лазарев уставил белый палец на Коноплева, потом на меня и, наконец, на Никанорова.—А они детохи- щением занимаются. Вот какие люди! Тихий шелест прошел по табельной. Путейцы перевели взгляд с Коно­ плева на меня и Никанорова. А я вдруг вспомнил строчки из письма: «Оторвав от естественного отца природного сына...» Вон оно что! Полина, ухватившись руками за спинку скамьи, впилась одичалыми глазами в Лазарева. — Я заявляю, — медленно, нараспев, говорил Лазарев. — Увели, ук­ рали. Сына моего. Никто не может мне воспрепятствовать взять его — мой сын! Потому, нет такого закона, чтобы сына у отца! Парни уже не держали Лазарева, и он медленно и ловко пробирался узким проходом к двери, возле которой сидела Настасья. Никаноров стоял, опустив глаза, все в нем ослабло, лицо стало пе­ пельным, только ноздри то вздувались, то опадали... И все словно окаменели. Еще шаг, еще шаг, и вот Лазарев уже у самой двери. И тут поднялась Настасья. Она молча стала спиной к двери, крестом раопластав длинные сильные руки. По лицу у нее расплылись багровые пятна— точно красные чернила на промокашке. — Сдвинься, Настасья. Не тебе тут тюремщицей. Сдвинься! Настасья не шелохнулась. — Ишь, сестру на брата натравили! Ведь Лазарева ты! Отойди, сест­ рица, не препятствуй! — Уйди! — сказала, не шевелясь, Настасья. — Я-то, верно, Лазарева, а ты кто? Я такого Лазарева не знаю... Не видать тебе Вити, слышь! По­ дойдешь — без бороды останешься!