Сибирские огни, 1962, № 8

Может, он и забыл это, он помнит свое — горькое и трудное. — Так вот, — говорил Никаноров, — было нам тогда по семнадцать- восемнадцать лет. Полина в ту пору еще приметнее была: тонкая, словно солнцем опаленная, на щеках пушок, как у дикого абрикоса... Поезд ми­ мо нас, ремонтников, бывало, проходит — тихонько, еле-еле— вон как се­ годня — пассажиры, невзначай глянув, так к окнам и прилипают. Бурят был у нас в бригаде — Цыдыпом звали, так он Полинку «хара ямаа» про­ звал — черной козой. Я сначала думал — из-за смуглоты, а он однажды за обедом вдруг показал на кусты: «Эта девка нас, как коза, всех обгло­ дает, сохнуть будем. Убегать надо». И, верно, ушел. А мы с Лазаревым не ушли. И все остались — куда денешься, наши юрты не в степи, а здесь, при дороге. Сохли! Относились мы к Полинке, как к ребенку, — берегли. Она у нас тогда в бригаде, как сейчас Валя Сигаева... Никаноров взял в руки книгу, положил. Помолчал. — Лазарев, хоть и безбородый был, но уже тогда славился диковин­ ной своей и тяжкой красотой. Девушки из других околотков за десять- двадцать километров приходили—Лазаревым полюбоваться. А я... Никаноров взял вторую книгу и тоже положил. Взял третью — по­ больше, потолще: «Путевые машины тяжелого типа». — Я, хоть и крепкий был да ловкий, а невидный, простоватый... И в волейбол не последний, и в плаванье, и на косьбе, и на рыбалке. Видно, этого мало женщине. Тянуло Полину к Лазареву... Ничего не скажу — работать он умел: и на домкрате, и костыльным молотком... и подбойкой махал как следует — лазаревская рабочая хватка. Умел, но душой не втягивался. Пел хорошо, глуховатый голос, но за сердце брало. Пригоди­ лось ему потом в поездах... И с нами по-молодому иной раз повозится — силен был, медведь, перепадало нам... Но и свое, непонятное нам, сказы­ валось. Вдруг сядет на отшибе, спиной ко всем, и в одиночку полдничает, а то деньги вытащит, считает или просто раздумывает о чем-то своем — глаза словно в пленке, и лицо дичает. Мы его шевелим, когда и посме­ емся, когда и облаем — хоть бы что, он точно скала холодная! А бабы нас стыдят, а его жалеют. Вот и Полинке было жалко Лазарева — одино­ кий, мол, застенчивый. Или того пуще: он, мол, о жизни думает, страдает, не то, что вы... А в нем ничего такого не было — равнодушие одно, — как мертвый колодец камнями, так он равнодушием заполнен... Старуха-то, мать его, могла б порассказать... Да что тут говорить! Никаноров раскрыл «Путевые машины», полистал, словно в поисках чего-то утерянного. И заговорил поспешно и сухо: — В общем, так: в самом начале войны исчез Лазарев с околотка, стали забывать его, и у меня в ту трудную пору пошло с Полиной дело на лад —туго, не сразу, но пошло. На фронт никак не брали, я уже брига­ диром работал, зато, когда наши-то вперед двинулись, бросили нас на восстановление путей. Весь запад прошли — пули спереди, бомбы сверху, мины снизу — сами знаете... А вернулся— у Полины ребенок: Лазарев был, пожил с нею год и опять исчез. — Не знаю, Анатолий Фирсович, приходилось ли вам пересту­ пать через такую горечь — все в тебе обожжено: и мужское, и челове­ ческое... «Было, было»,— хотел я сказать Никанорову, чтобы он замолчал, чтобы он ни слова больше о том, что ранит и его и меня. — Я переступил,— продолжал Никаноров, и опять залистал книгу. Нет, сейчас его не интересовали ни балластеры, ни путеукладчики, ни пу­ тевые струги.— Крест-накрест заколотил прошлое — как окна в оставлен­ ной избе. И очень тут Дарья Мартьяновна нам помогла: все двенадцать л ет— ни словечком, ни охом не вспомнила, нашу жизнь узловатыми свои­ ми пальцами крепила, Витьку с Лешкой выласкала...