Сибирские огни, 1962, № 8

— Водки у меня нет. Не обещаю. Есть Манятка. Но ты придешь не только ради нее. Как бы тебе ни было больно, как бы ни жгло сердце, ты поговоришь с Симой. Будь человеком. Мужское самолюбие — не вер­ шина человеческого духа, поверь, барабанщик. И перестань ковырять гравий — оставь немного для моего ковша... Коноплевское лицо чуть оттаяло. — А ты, — Борька снова повернулся ко мне.— Ты, конечно, тоже... — Нет,—поспешно ответил я.—Я должен у Никанорова, я обещал.— И неожиданно для себя я выпалил:—А Люся знаешь что велела ска­ зать? «Скажи, что без памяти люблю его, что возьму да брошу курсы и приеду...» Борька посмотрел на меня с веселым изумлением. В глубине его чис­ тых синих глаз вдруг мелькнуло что-то неуловимое и тайное — искорка только ему ведомой нежности, только ему ведомого счастья. А я увидел его пушистые волосы и его изувеченное лицо в теплых и добрых Люси- ных ладонях... — Вы тут походите, посмотрите, — Чемакин сделал два шага к эк­ скаватору. — Через час смена, и вы без меня не уезжайте... А ты, Толя, хоть на полчаса ко мне... Снова стрела экскаватора расчетливо и небрежно подняла ковш с гравием и плавным полукругом занесла над платформой. И снова в лег­ ком броске, в свободном полете — обратно... За семнадцать минут плат­ форма нагружена досыта. Неплохо помогает дорожному мастеру Никано- рову машинист экскаватора Чемакин! Не будет у мастера простоя из-за балласта! Мы возвращались уже в полутьме. Красные полосы заката потемне­ ли, будто кто-то посыпал их золой. Тихо, словно устав за этот утомительный день, катилась дрезина вслед за составом. И так же тихо, неторопливо рассказывал Борька о себе, о сво­ ем — о нашем. — Что же про госпиталь? Ты сам знаешь, что это такое? А потом? Долгое, мучительное привыканье к себе — к незнакомому, чужому лицу: «Неужели это я, Чемакин!» Дикое желание: спрятаться, забиться в угол. Помнишь, как у Брюсова: «Быть без людей, быть одному». Боль, уже ду­ шевная, от малейшего: прошла женщина и пугливо взглянула, сел против ребенка в автобусе, и у него лицо закислилось, вошел в ресторан — мгно­ венное молчание. Тогда уж все кругом, доброе и привычное с детства, стало восприниматься вкось: звезда над сопкой зажглась, песню в кед­ ровнике запели, чей-то смех на речке — не для тебя, не твое! А в глубинах глубин души: протест, бунт, борьба с самим собой... Разве не друзья вытащили из танка? Разве не маленькая сестрица выха­ живала в госпитале? Разве я не нужен людям? И еще: что бы сказал наш Главацкий, так любивший жизнь и людей, увидев мое малодушие? Вернулся в Угзон, поступил на курсы экскаваторщиков. А на второй или третий день пришла ко мне Люся — такая же, какая была в наши школьные дни — спокойная, красивая, прямая: «Что же ты не идешь? Я ведь тебя жду...» Ну и другое: «Люблю, потому что люблю. Запомни: не жалею, а люблю». Вот так, Толя. А там пошла вечерняя школа, заочный железнодорож­ ный. В одно время с Никаноровым... Пареньку нашему, Митяю, уже деся­ тый год, у стариков моих гостит, жаль, сейчас не увидишь... А что ребятишек Главацкого вместе с Люсей выходили — об этом ни звука. Коноплев молчал — слушал нас или нет?