Сибирские огни, 1962, № 8

моего... Рассудите, хоть вы вот, человек умный, образованный, не глупая баба, как я, как она вот... — Мне насчет моих дел общего собрания не надо. —Ефим поправил фуражку, пригладил бородку.— И что я — неволю тебя? Хочешь, живи- со мной, не хочешь — иди балласт сбрасывай. Неподвижное меловое лицо. Прозрачные, тонкие, как стеклышки ми­ кроскопа, глаза. И неживой короткий куриный смешок,— идущий из гор­ тани. — Ну, меня, меня, а детей-то за что! — выкрикнула Лазарева.— Я-то, может, совсем конченная: люблю паразита этого до последней си­ лушки, мне-то поделом... А они? Дети ведь они, дети... Она стерла пальцем смоляную слезу, кинула на нас невидящий взгляд и выбежала из столовой. Ефим не спеша пошел к двери. Я скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то стоит по ту сторо­ ну окна. Это Коноплев — сжатые губы, дикие глаза, побледневшие щеки — смотрел в тот угол чайной, где неподвижно сидела молодая мать с дев­ чушкой на коленях... Любаша выскочила за мною на крыльцо. — Бывает же такое, извините... Ни борща, ни тайменя не попробова­ ли... Извините. Ока приблизилась ко мне вплотную, худые, быстрые пальцы прикос­ нулись к моей руке. Загорелая тонкая шея, маленькие груди девочки-под- ростка, птичьи косточки ключиц... — Я ведь подружка этой дуры-раздуры... Симы этой! До того ее жалко, что побила бы ее... Я смотрел в открытую дверь столовой. Была ли сейчас или не была дурнотина эта? Манятка деловито доедала компот, зажав голыми коленками стакан: так было куда удобней, чем тянуться бог весть куда ложкой. И ложка бы­ ла ей сейчас по руке. Звеньк, звеньк — даешь абрикосы! Звеньк, звеньк— даешь черносливу! А мать сидела тихо, робко, как мышонок, попавший в западню... Был, был дурной бред... — Это вы сюда на дрезине?—вдруг спросила Люба.—Или кто другой? — Да, я... Санька, где ты? Коноплев вышел из-за угла, стал под крыльцом. — Чего не здороваешься? — спросила Люба.— Не признал? — Здорово,— мрачно сказал Коноплев. Люба заглянула в столовую. — А сейчас... Куда вы? — В карьер. Холодные, легкие пальцы легли на мою руку. — Прихватите вот их, Симу с Маняткой. До Новых домов... Не дой­ дет она после такого переполоху... Сань, будь человеком! — Это как он! — сказал Коноплев и пошел к путям. Любаша потянула Симу за руку, та послушно, как картонаж­ ная, поднялась. Я вскинул Манятку на плечо, она болтанула чумазой пяткой около моей щеки и прочирикала над ухом что-то лесное, полевое, дивное и непонятное... Когда мы подошли к путям, Коноплев, в тяжелом брезентовом пла­ ще, уже один ворочал дрезину и, черт его подери, приподнял, закинул