Сибирские огни, 1962, № 8

Я почувствовал, еще смутно, еще в отдаленной догадке, что письмо на тетрадном листке, старуха Лазарева, мальчишки-рыбаки, Никаноров, Коноплев, молодая мать с девчушкой, а может, и Чемакин — и вот он, нищий в армейской гимнастерке,— это все одна цепочка... Что же все-таки ответит он, этот тип, Любаше? — Я невиновный, что ко мне бабы липнут,— он спокойно разгладил пятерку и опустил в карман.— Я к ним равнодушный. Мне они ни к чему. Сами они... И на путях мне ни к чему. Ты, девушка, не разглагольствуй. Поесть дай-ка. Что-нибудь питательное и легкое... Он сел за столик — против моего, и тоже у окна. Снял фуражку, по­ весил на спинку стула. Взглянул на меня в первый раз за все время — взглянул легко, отчужденно и зорко. Он, действительно, был красив, этот сукин сын. Красота была лешачья, гнилостная, дурная, но — что тут подела­ ешь! — бывает в такой красоте что-то притягательное... Львиная грива, начинающаяся где-то на далеком откате лба, холод­ ный, тяжелый лоб, прозрачные глаза-льдинки. Бледная, с легкой проси­ нью, кожа, как первый снег, и нежная, как замша. Бруснично-красные губы, мягкая маленькая раздвоенная бородка. Все резкими пятнами: во­ лосы, глаза, губы, бородка... Он был похож на молодого священника. И на студента-народника. У него было сходство с ученым-мыслителем. И что-то в нем было от де­ ревенского дурачка. Ну а жрать-то он был мастер, этот тип, тут все было всерьез, столик свой он заставил тарелками так плотно — мухе негде было бы прогулять­ ся. Набрал на все буквы алфавита, валил в свой бездонный желудок и сыр, и салат, и рулет, и тайменя, запивая все это сухим грузинским ви­ ном... Ел и пил неторопливо, причмокисто, сладко придыхая. Глаза стали еще прозрачнее, губы еще ярче, а вот замшевая кожа ничуть не порозо­ вела... А мне расхотелось есть. Я вспомнил солдат в госпитале, вышедших из окружения. Их мечты о вкусной еде. Я думал о стариках, женщинах и детях, на копейки кото­ рых нажиралась эта скотина. И я смотрел в угол, где светловолосая де­ вочка безмятежно тянулась ложкой к тарелке, а Любаша обнимала за плечи ее мать... Распахнулась дверь— да так, что пружины застонали! — и вошла женщина. Та самая — я сразу узнал ее,— что час назад встречала нас у переездной будки. Лазарева. Полина Лазарева. Невестка старухи — Ро­ доначальницы. Мать Витюши и Леши. То же самое тонкое и пестрое ситцевое платье в обтяжку. Те же полу­ сапожки на голых, ослепительно смуглых ногах. Оранжевая лента с тру­ дом стягивает беспорядочную массу волос. Только одна перемена: ни флажков, ни рожка. Лазарева тяжело привалилась к двери, точно опасалась, что следом еще кто-то войдет. Или что кто-нибудь выйдет. Не знаю. Она стояла так с минуту-две, и нас всех опалили черные ее, пронзи­ тельные, шальные и мученические глаза. Молоденькая мать сжалась под этим взглядом и пересадила Манятку к себе на колени. Буфетчица еще крепче обняла ее за плечи. А красавец невозмутимо жрал, прихлебывая сухое винцо. — Подходящая компания собралась! — хмуро сказала Лазарева. — Будто не сговаривались... Драку сейчас зачнем или погодим?! То-то люди удивятся, если мы без синяков отсюда выйдем!