Сибирские огни, 1962, № 8

— И как же это я не сообразил, ребята! Ведь как просто. Это на ве­ лосипеде, значит? Мяч с сеткой, значит, в зубы — так? Киномеханика с передвижкой сзади, на багажнике — так? Библиотекаршу с коробкой книг спереди — на раму. Так? А концертную бригаду с оркестром себе на голову, как грузинки воду носят. Так? Умница ты, Настасьюшка, а я-то, прости господи, полагал, что у тебя головенка такая же латаная, как твои шаровары! Уж ты прости меня, голубка! Совсем нетрудо было рассмешить путейцев. Смеялись с той же охотой. С той же незлобивостью, как над моей по­ басенкой о мячах. В общем, погасил Митрохин. А отбить я не успел: Ни- каноров дал сигнал приступить к работе. Дрезина «ИД-1», мелко постукивая на стыках, летела дальше на во­ сток — сквозь расплавленный солнцем таежный простор. Славно мчался наш коняга, точно сладко отдохнул на травянистой обочине, и теперь не затпрукаешь! Синие рельсы стали вдруг золотыми, казалось, мы скользили по сол­ нечным лучам; на черных шпалах выступали прозрачные коричневые слез­ ки: желтый гравий стеклянно вспыхивал на поворотах. Темно-синие сосны и светло-зеленые лиственницы, желтые жарки и оранжевая сарана на полянках, пенистые струи речек и мокрые камни — все сверкало на солнце; то и дело из-под самых колес вырывались золо­ тые брызги — это вспархивали лесные голуби, их гладкие коричневые тельца, сияя, устремлялись к небу, будто земля, приняв золотые лучи, пре­ вращает их в золотых птиц, возвращая солнцу! А вот пересекла нам дорогу золотисто-рыжая лисица. Она шла через путь медленно, с ленцой, безбоязненно повернула голову в нашу сторону и даже не шевельнула пышным огненным хвостом—выставила, как шлаг­ баум,— исчезла... И просека, прорубленная лесниками, вся в золоте, и огороженные жердями стожки на крохотных лесных укосах — в золоте. И старик с трубкой и два малыша, пасущие на опушке коз,— все в золоте заката. Подумать только — ведь и утром было солнце, жарки, камни, птицы. Но все было не так. Валя в твоем сердце, Беломестнов, вот почему все сверкает — рель­ сы, сосны, жарки, ручьи, стога, камни — весь мир твоего детства, твоей души, твоей любви и твоей жизни... Коноплев молчал, изредка поглядывая на меня. Молчал и я. Посте­ пенно мысли снова вернулись к Никанорову. И странно, мне наплевать было на дурацкий листок из тетради. «Который как Царь и Бог на пятом околотке...» Меня волновало другое: что же с ним происходит, с дорож­ ным мастером? Почему у него, человека твердого, сильного, такая боль, такая тоска в глазах? Почему рабочие окружают его — с простотой, с лукавством — окру­ жают такой упрямой и неотступной заботой? Что означало это смешанное выражение вины, робости и надежды на угловатом лице Настасьи? И что скрывается за тихой ласковостью Каримулина, гасящего, где только можно, вспышки и раздоры? Даже грубый и, видать, нетерпеливый Митрохин — и тот не перечил мастеру, а все глядел на него с задумчивым сочувствием. Путейцы Никанорова вели себя так, как ведет себя большая и слож­ ная семья, когда заболевает глава семьи, которого любят все... Чем же болеет дорожный мастер Никаноров? — Толь, а Толь! Ты слышишь меня? — Да, Саня... О чем ты? 3 . «Сибирские огни» № 8.