Сибирские огни, 1962, № 8
в сомнении на узкой крепкой ладони и как-то неуверенно развернул пакет подвижными длинными пальцами. В пакете было скудновато. Несколько ломтей хлеба —• того же, кис лого, аржанухи, слегка подсохшего, два огурца, щепотка соли. Видать, плохо собирали мастера домашние. Мне даже стало неловко, когда сумрачный Коноплев щедро выложил на ту же мятую газету нашу снедь — банку с маслом, десяток яиц, кусок сыра, горсть конфет и еще — белую булку. Будто мы ее нарочно напоказ сюда везли! И я, с досадой следя за бездумной рукой Коноплева, привычно резав шего перочинным ножом сыр, огурцы и хлеб, — что-то пробормотал про' жару, поезда, трудности, плохое снабжение, а, упомянув про снабжение, еще больше смутился (не подумает ли мастер, что я намекаю на егс скудные припасы — хлеб и огурцы). — Это все верно! — вежливо сказал Никаноров. — Но жару отме нить нельзя, поезда будут ходить как ходили, путь мы ремонтируем по> строгому графику, и никуда мы от своих рельсов и шпал не сбежим. На счет снабжения — верно. Простачки мы — так считают. А путеец — он уже не тот. Раньше, коли есть в дому молочко, картошка, капуста — наш брат вполне доволен. А сейчас поглядите, как вагон-лавку приступом бе рут, чуть не в щепу разносят. И все же и это ладно — живем, обходимся. Не век же в УРСе будут недотепы. А вот ручные домкраты крутить — как двадцать лет назад — тяжело и обидно. Видали, что по нашим путям, ми мо нас идет. Чего только не пропускаем! На Сахалин, в Якутию, во Вла дивосток, в Магадан. Чудо-техника! А мы на рельсах, под этими состава ми — рядом с этой техникой! — вручную копошимся... Ноздри у него заходили словно два клапана. Косые брови сошлись.. — Вполне правильный дело говорит Петр Модестович, — услышал я1 рядом ласковый голос. — Райком на заметку берет, а? Редактор на за метку берет, а? Это Каримулин — парторг — подсел к нам. Он тихонько грыз бара нье ребрышко и доброжелательно поглядывал на меня. — Пожалуйста, к столу! — сказал нам Коноплев. Вздохнул и повел; носом: под такую бы, мол, закуску... Я придвинулся было поближе к газете, но приступить к еде никто из нас не успел. Помешали женщины. Две из них вышли из-за прикрытия березок и неторопливо зашагали к нам. Невысокая, полная, в красной юбке, шла впереди, долговязая, нескладная, в залатанных шароварах — за нею, чуть поотстав. — Петр Модестович! — сказала невысокая, та, что в красной юбке. В руках у нее покрытая тряпицей миска. — Вот, женщины повелели. Кар тошка тут, подкопали утречком, с лучком отварили... Теплая еще. А на та релочке вареники Настасьины. Уж вы не забижайте нас! На загорелом, морщинистом лице было выражение спокойной бабьей заботы. Зато Настасья тревожно вытягивала покрытую гусиной кожей шею и не спускала с мастера робкого, напряженного взгляда. Никаноров пожал плечами. Коноплев хмуро подмигнул мне: «Ради тебя стараются! Как же, начальство приехало! А мастеру угощать тебя нечем, — на выручку пришли!» Каримулин помалкивал, улыбаясь в усы, и аккуратно, почти беззвуч но, грыз баранью косточку. Коноплев протянул было руку за миской. Мне стало неудобно. — Вы бы не беспокоились! — сказал я. — У нас тут много всего.. Хватит. С нами, пожалуйста. . Каримулин закивал головой: «Конечно, конечно».
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2