Сибирские огни, 1962, № 8

секунда, и я протяну к ней руки, еще секунда—и перевернется моя жизнь! Девушка, уже почти рядом со мной, чуть запнулась и заскакала на одной ноге, поправляя на другой тапочку. Маленькие, пронзительные си­ ние глаза глянули на меня с удивлением и укоризной. А затем девушка метнулась вбок, все так же, на одной ноге, перескочила через рельс, через второй... Что же это такое, я вас спрашиваю? Бежала ко мне, в сиянии солн­ ца, я же видел, что ко мне, я это чувствовал, а теперь куда она, к кому? Кто ее переманил — птицу, зверушкины глаза, девушку? Я повернулся, словно по команде «кругом арш» — куда же, куда же это она — в тайгу, в кедровник? Девушка уже была на той стороне, на противоположной обочине, где трое кряжистых парней, напрягая все силы, перетаскивали поближе к ра­ бочим черный короб «Жэски» — путевой переносной электростанции. Де­ вушка проворно подхватила длинный резиновый шланг «Жэски» и береж­ но-торопливо понесла его назад, туда, откуда прибежала — к ремонтным рабочим, к тарахтящим шпалоподбойкам... Не торопись, девушка, взгляни на меня еще хоть разок — так же, как взглянула: исподлобья, диковато, укоризненно, как хочешь, но взгляни. И она оглянулась. На один миг. Но оглянулась, опалила синим огнем — фу ты — это горящая спичка обожгла палец! — и понеслась дальше на своих крепких, тонких ногах и с длинной резиновой змеей под локтем... Черт побери, куда подевалась вторая сигарета? Коноплев и бригадир, идя потихоньку, нагнали меня. • — Кто эта девушка? — не удержался я и торопливо закурил третью сигарету. —• Этот девушка? — переспросил Каримулин. Он говорил быстро, невнятно, сливая сразу три-четыре слова в одно. — Этот девушка мото­ ристка, мотористка «Жэски», очень способный, очень красивый, очень вздорный девчонка. Коноплев взглянул на меня — понимающе и грустно. — Это же Валя Силаева, дочь толстяка Сигаева. — Дочь старого февраля! Ну да, конечно же, не зря я хотел протянуть к ней руки! Это малют­ ка Валя, дочь паровозного машиниста Сигаева, он же «февраль». Девоч­ ка с двумя белыми газовыми бантиками, лихо отплясывавшая польку на школьной сцене. Девочка, совавшая мне по карманам пакетики с пирож­ ками, когда я уходил от Сигаевых, с Подгорной улицы, в свой голодно­ ватый интернат. Девочка, сидевшая на моих коленях и обнимавшая меня за шею, когда заплаканный и заспиртованный Сигаев, потягивая носом, пыхтя и отдуваясь, говорил: «Ух-фу-фу, что ж, паря, работать так работать, куда денешься. Мы с твоим батькой тоже в пятнадцать лет начали. Тут, в депо... Что по­ делаешь, а? Фу-ух, Беломестнов, Беломестнов, что ж ты натворил, февраль эдакий!». Так это и есть Валя Сигаева, девочка, которая... Нет, нет, это все в прошлом. Надо по-иному: девушка, которая после десятилетки ушла на околоток, в путейскую бригаду, ремонтным рабочим. И «моет зубы» — посмеивается, когда отец бросает ей кульки с материнской стряпней. Де­ вушка, которую старый Сигаев собирается выпороть и которой я должен солидным баском сказать: «Будьте, пожалуйста, осторожней с парнями». Я и говорю тебе, Валя Сигаева: «Валя, ты танцевала польку на школьной сцене, и белые бантики были, как тополиный пух в темных волосах. Валя, твои пирожки, которые я находил в карманах пальто, были мягкие и па­ хучие — самые вкусные на свете. Валя, мерзлячка, твои прохладные пальцы я до сих пор чувствую на своей щеке... Валя, будь осторожна. По­