Сибирские огни, 1962, № 8

— А я не один, я с нашей дрезиной: мотор бензинчиком заправил, себя — водочкой. А что — здорово пахнет? — Несет вовсю. Ты что... крепко пьешь? — Выпиваю... — С тобою, барабанщик, опасно ездить? — Не бойся, я культурненько! Одну чекушечку в прием. Просплюсь, потянусь — и трезвый... Э, Толя, гляди-ка, Куркин нас встречает... Куркин? Это про него в письме: «И еще тот Никаноров хлещет перцовку-дубняк и прочее с ничтожным человеком, который путевой об­ ходчик хулиган и шпион». Шпион? Берущий за сердце напевный голос рожка. На обочине земляного по­ лотна человек с желтым свернутым флажком в вытянутой руке. Формен­ ная железнодорожная- гимнастерка. Форменные брюки, заправленные в пропыленные, обитые о шпалы сапоги, пузырятся ниже колен. Костыль­ ный молоток на плече. Круглые чехлы для флажков у пояса. Все то же. Все так же. Только отец был выше, не был таким мешковатым и грузным. А в лицах уж совсем никакого сходства, ни капли. Коноплев помахал Куркину рукой, и треугольное носатое лицо обход­ чика изморхцилось в дружелюбной улыбке. Да, уж видать, свойственники! Не по части ли перцовки-дубняка? Вот какой, значит, Куркин. Вот у кого, значит, теперь отцовские километры. Скоро блокпост, скоро то место, где отец... Дрезина плавно вышла на закругление, и человек с флажком исчез. — Толя, — Коноплев сосредоточенно глядел вперед. Крупные руки его лежали на рукоятке. — Толя, скажи: почему вдруг уходят. Вчера, по­ нимаешь, была рядом, даже по волосам рукой провела... А на другой день уходит. Совсем. И ни слова не сказав... Почему? — Не знаю, Санька, наверное, женщине так легче. Или она думает, что тебе так легче. Уйти с лаской, а ты не знаешь еще, что она отделилась от тебя, что ты один... — С тобою это... случалось? — Да. Случилось. Эх, Саня, Саня, как еще случилось! Женщина уходит, а боль остает­ ся, как тупой осколок в бедре. Снова закругление. Высокая лиственница стоит в обнимку с березой, перемешав хвою с листвой. Так они стоят здесь много лет... Еще пятьде­ сят, еще сорок метров и... — Ты думаешь, я ее обижал? Мы даже в кино вместе ходили. А ей, видишь, все мало: ходи с ней на танцы или сиди возле да за ручку держи... Что же, если женился, так всех друзей побоку! И верно говорят: женишь­ ся раз, а плачешься век! Не гульнуть, не выпить? Меня ж наши депов­ ские на смех поднимут! — Вроде ты перед кем-то извиняешься... Перед собою, что ли? Ты, Санька, спроси самого себя: любил ее или нет? — Кто же ее тогда любил, если не я! Дочка, небось, моя! Скажет!.. Да что с тобой, аж побелел. Держись покрепче, а то слетишь! Коноплев, притормозив, проследил мой взгляд. — Прости, Толя, я ведь все о своем, все забыл... Худо мне, Толя... .Д а ладно1.. Сколько же лет прошло, как были мы здесь с Главацким. Семнадцать? ...Вот он, на пригорке, старый отцовский дом. Один-единственный на блокпосте. За домом огород, даже отсюда видны сизые капустные коча­ ны — они, словно уменьшаясь в росте, исчезают в тайге; сосновые ветви нависают над последними капустными рядами. Тонконогая проворная женщина в синем ситцевом платье развешивает на изгороди, справа от колодца, детское белье. Жена Куркина — того, носатого, в форменной