Сибирские огни, 1962, № 8

все перепробовал, — и еще увидели, как одержимый, страстный человек круто меняет свою судьбу... Рассказывая, Главадкий то подражал флейте, то урчал трубой, то ухал барабаном и приговаривал: «Каждый инструмент созвучен эпохе в моей жизни». Он заставлял нас аккомпанировать ему, и зарод сена вол­ шебно запел хором кларнетов, валторн и басов. И все пело — звезды, ре­ ка, небо, угасающий на берегу костер... А смеху было, когда после представления Главацкий неожиданно и сердито сказал: «А вот рыбачить не. научился, это как же так, ребята!». Потом мы пели все песни подряд, какие знали: сибирских бродяг и «страмные» забайкальские частушки. Но когда отец запел духовым рож­ ком, то мы все замерли, а Главацкий вскочил, покачиваясь на сене: каза­ лось, сейчас из тьмы вылетит на нас поезд. Среди ночи отец разбудил меня и Главацкого, и мы лугами ушли на речку, где у отца была лодка. Мы подсекли 'метрового, толстого, как брев­ но, тайменя, и он тащил нас, наверное, с версту. А когда вытянули на бе­ рег, рыба все норовила обратно в воду — ползла, дергаясь плавниками и шурша камешками. Главацкий бросился на тайменя грудью. Таймень вы­ гнулся, сделал партер, и Главацкий шлепнулся о жесткую гальку. Но он был счастлив: все же поймал тайменя! «Первая рыбина в моей жизни!». И пропел трубой-геликоном. А отец по-детски радовался, что доставил удовольствие хорошему человеку! ...Кто знал, что через полгода, в снежном феврале, отец будет лежать недвижимым на путях. Кто знал, что еще через полгода война оторвет нас от школы, от дома, от Семи озер, от наших флейт и труб, от черемушника, багула и кедров — кого надолго, кого навсегда... — Толя, что же ты! — Коноплев осторожно притронулся к моему плечу книгой. — Ведь за нами пекинский... Двое еще бредут черемушником, луговиной, берегом. Третий вернул­ ся обратно — из страны детства. Дрезина может продолжать путь. Коно­ плев — верный товарищ! Он не мешал мне, не торопил. Он ждал. Я вер­ нулся. Теперь мы с ним вместе. Полный вперед! Так, теперь возьмемся за Коноплева, потрясем барабанщика. Нечего в прятки играть. — Сань, ты где ж ночевал? По-честному. — Где, где... На квартире, у гураночки одной. И Коноплев улыбнулся своей дурашливой улыбкой (эта улыбка зна­ кома мне со времен школы, оркестра и рыбалок!); он еще выше — даль­ ше некуда! — заломил лопатистый козырек (под эдакими кепками с пя­ того класса прятал Санька свою лобастую голову). — «У гураночки»? Это ты — по-честному? Так бы и сказал Главац- кому? — Нет, ему бы сразу правду выложил: так что, Михаил Михайлович, в одном сарае с дрезиной переночевал! — Почему не в вагоне, не со мной? — Не хотел начальству мешать! — Начальству? Подлец ты. Сейчас спихну в кювет! — Ну и что? Куда ты без меня годишься! Не выполнишь партийного задания. Один ноль в пользу Малыгина. Коноплев растянул в улыбку губы, а лицо и глаза невеселые. Что там творится под козырьком? Что происходит с барабанщиком? — Хорошо — в сарае с дрезиной, и не хотел мешать. И вообще не очень-то хотел со мною... А зачем пить-то в одиночку...