Сибирские огни, 1962, № 8

— Чеха? — переспрашивает он.— Не тот ли, что шинель на одну пуговицу застегивал и фуражку набекрень носил? Как же, помню. Много он добра людям делал. — Фамилия ему Гашек,— продолжает подсказывать Глазов. — По фамилии не знаю. Помню только, что его не то Романом не то Рома- ньгчем звали. Снегерев-младший закуривает. — А трубку твой Роман курил? — допытывается Глазов. — Курил. Длиннущую. Митрофан. Федорович подошел к окну, выходящему на уличку и, увидев зна­ комого подростка, крикнул ему: — Сень, а Сень, принеси-ка книжку про бравого солдата. — Сию минуту! — донесся тоненький голосок. Вскоре в окно была подана читаная-перечитанная книга. Митрофан Федоро­ вич раскрыл ее и, показав портрет автора, спросил: — Он? Илья Георгиевич молча поднес к глазам очки с погнувшимися дужками и пристально вгляделся в портрет писателя, сидящего за письменным столом с не­ обычайно длинной трубкой. — Трубка, вроде, той. А личность непохожая. Уж очень он толстый. Снегерев объясняет, что помощник военного коменданта был худощавым. — Так это его художник, должно быть, таким нарисовал,— заметил Митро­ фан Федорович и, повернувшись ко мне, сказал: — Покажите ему ту фотографию, что вчера в редакции нам показывали. Хорошо, что Глазов напомнил о ней. Это был портрет Гашека, сделанный в; Самаре в восемнадцатом году. На ней изображен худощавый Гашек в фуражке, чуть сдвинутой набок. Протягиваю ее Снегереву и с волнением жду: что он скажет? — Роман! Романыч! — обрадованно восклицает он.— Какой же это Гашек? Это наш Романыч! . И старик разговорился: прелюбопытная личность был Романыч. Как он умел чувствительно с военнопленными говорить, что жили в лагере за рекой Бугуль- минкой! Советская власть им полнейшую свободу предоставила: хочешь — воз-, вращайся домой, к семье, к кружке пива, одевай штатское. А если у тебя, браток, есть пролетарская совесть, если ты интернационалом дышишь — бери в руки вин­ товку и помогай русским рабочим народную власть защищать. А когда она на но­ ги встанет — тебе по-братски поможет, пролетариев всех стран соединит... — А в комендатуре что твой Романыч делал? — уточнял Глазов. — Правой рукой у коменданта был. С контрой боролся, порядок в городе на­ водил. Купца Телегина, которого по-уличному Гурычем звали, сразу прижал. Не подумай, что только по торговой части. Держал Гурыч еще и другое заведение — публичный дом. Комендатура его прикрыла. Вы, когда ко мне шли, мимо него про­ ходили. Там теперь детский сад. Тогда обиженный Гурыч жалобу в центр послал. А Москва действия Романыча подтвердила. Позже этот Гурыч' по божественной линии продвинулся — старостой в церкви заделался. Митрофан Федорович не выдержал и рассмеялся. — На Романыча и игуменья сетовала,— продолжал Снегерев,— К нам в Бугульму не то из Иванова, не то из Петрограда должно было подкрепление при­ быть. Комендатура отвела для красноармейцев старые казармы. Грязь там была несусветная. Полы не мытые, на окнах копоть, паутина. А полк вот-вот должен прибыть. Для уборки рабочих рук не хватало. А монашки в кельях отсиживались, сплетнями занимались. Вот Романыч и решил призвать их на борьбу за чистоту. Не силой, разумеется, а словом. Старик отлично запомнил эту историю. У Гашека она рассказана в одной юмореске. После того, как в казарме была наведена чистота и монашки вернулись це­ лые и невредимые в монастырь, старая игуменья прислала Гашеку в подарок... икону с надписью: «Молюсь за вас!» «Я сплю спокойно,— закончил Гашек свой фельетон,— потому что знаю, что по сие время за старым сосновым бором Бугульмы стоит монастырь божьей матери, в котором старая настоятельница молится за меня, никчемного». — Сходим к бывшей монашке,— неожиданно предложил Митрофан Федоро­ вич, окрыленный первыми успехами «похода».— Правда, той настоятельницы мо­ настыря, что обещала молиться за Гашека, давно нет в живых, а с бывшей по­ слушницей Варварой поговорить можно.' Она живет на другом конце города. Сначала бывшая монашка твердила, что потеряла память, но Глазов наводя­ щими вопросами все же вызвал ее на разговор. И она рассказала все, как было. С освобождением Бугульмы от белых игуменья запретила обитательницам монастыря общаться с внешним миром. Монашки отсиживались в кельях вы­ жидая.