Сибирские огни, 1962, № 8

— Должно, к примеру, начальство в кино ходить? А я вот вечерком выйду на улку, на скамейку присяду и поездам в окна заглядываю — вот и все кино. Старуха медленно пошла к высокому дому — он был рядом, в пяти шагах, на пригорке — старый дом Амурской компании. Мне вдруг представился тот листок из тетради — косые линейки, крупный, тяжелый ¡почерк. Оно осталось у Малыгина, то письмо, но я за­ помнил шершавую желтоватую бумагу и бледно-синие косинки строк... Наверно, если бы понюхать тот листок, сразу как из конверта, — повеяло бы кислым запахом ржанухи. Ну да, там есть и про хлеб. И про кино. («И еще тот Никаноров Петр с парторгом, который за ним по пятам, довели хлебоснабжение и культмероприятия до абсолютной точки...»). А у вну- ков-то, верно, тетради в косую линейку. Может, и впрямь — старуха пи­ сала, или хоть ¡на след наведет... — Бабушка, мне бы к вам на несколько минут... Она легко повернулась -— сухая, древняя. Глубоко запавшие, глаза. Руки, обтянутые блестящей кожей, бережно держат пахучие теплые бу­ ханки. Сухой выступ подбородка на верхней буханке, как прижим. — Это ты, должно, в ночь на дрезине прикатил? — Я, бабушка. — Теперь куда проследуешь -— на запад или туда, ¡на Амур? — На восток, Дарья Мартьяновна. — Прими-ка хлебушко, ступай за мной. Я послушно перехватил буханки и пошел за старухой. Мы вошли в просторную кухню, из нее высоченная и широченная дверь вела в единственную, тоже очень большую квадратную комнату. Высокие потолки, гладкие беленые стены, огромные, в рост человека, ок­ на, широкие, как вокзальные лавки, подоконники. Все высоко, все широ­ ко, все просторно, все рассчитано на большую путейскую семью... «Детей- то, детей — как у путевого обходчика!». Грубоватая шутка, но правиль­ ная. Дети путейцев... У кого пятеро, у кого семеро, а у кого и десятеро... Как же все знакомо в этих обычных, схожих, как сосновые иглы, квартирах путейцев — будь то разъезд, блокпост или пустынный перегон! Не точно ли такой дом стоит до сих пор в десяти километрах отсюда, рядом с путями, у самой кромки Амазарской тайги, — дом моего детства! Не так же ли добродушно выступала вперед и наша необъятная печь — чуть ли не на середину кухни — любимое место домашних игр, тайник детских сокровищ, теплая белая щека, к которой можно прижаться, при­ бежав январским вечером из школы! Не так же ли, как здесь, лежали в том доме, на широченном подокон­ нике, мои учебники, мои коробки с крючками, мои ножички-строгалочки, мои железяки и камешки. А у сестренок, между прочим, был один подоконник на троих, и они вечно путали своих кукол, тряпки, жестяную посуду, веревочки, бантики и звали меня разбирать их свару, и мы вместе всё снова расставляли по местам. А я гордился, что у меня — у одного — целый подоконник! А в зимние вечера, пригревшись, мы сидели вчетвером возле печки, как у под­ ножья белой теплой горы, слушали голоса тайги, зовы пролетающих по­ ездов и с нетерпением ждали, когда мать зажжет большую лампу. Она снимала стекло, протирала его, чиркала спичкой, и мы сладко замирали: придет скоро отец, студено запахнет от его сапог и шинели, в доме будет ощущение полноты и радости, и будет горячая еда за общим столом... ...А в этой кухне, у такой же печки, копошились сейчас двое парнишек — один, с золотистой челкой, постарше, лет двенадцати, другой потемнее, бритоголовый — лет восьми-девяти. Оба разом пристально взглянули на 11