Сибирские огни, 1962, № 8

...В коридоре затопали десятки ног, побежали к выходу. Затем протопали обратно. В комнату вошел Володя, возбужденно и тяжело дыша. Нашарил на серой стене черное пятно выключателя, щелкнул, но тут же выключил. — Дрыхнешь,— потянул он меня за ногу, проходя мимо. Я не отозвался. В углу металлически взвизгнула койка. Володя кряхтел, ра­ зуваясь в темноте. — Дрыхнешь. А Белка-то... Ничего с ней не сделалось. Заблудилась. Лесни- чиха привела. — Белку?! — Лесничиха привела, говорю. Ищем ее, как дураки. У нас, в Приютово, ■было тоже так... За сорок километров ушлепала. — Нашли?! — Лесничиха, говорю, привела. То-то. День девятый Страдающие отсутствием аппетита! Не ходите к врачу за каплями да за таб­ летками — идите к бетонщикам, тем более, что у нас в бригаде в людях недоста­ ток. Бетонщику полагается такая хитрая штука, трясущаяся двухпудовая толкуш­ ка, называемая вибратором. Да шланга на нее столько намотается, да бетона на­ липнет да насохнет, да поднимать ее нужно перед самой грудью чуть не до подбо­ родка, да то, что перекидывать ее полагается через каждые тридцать секунд (а сколько в смене секунд!), да то, что она трясет тебя от пяток до волоска на ма­ кушке — и выйдут все пять пудов. А коль полагается эта толкушка, значит не­ пременно и дадут тебе ее. А она-то и является аппетитоповышающим средством. Да каким! Ни с чем не сравнишь. По мне бы навыпускать этих толкушек как ширпотреб да продавать в аптеках. Жалуется человек на плохую функцию желуд­ ка — держи толкушку, будет тебе функция. А уж тем, которые потребляют по стопочке для аппетита, и вовсе полагается такая штука, она и дешевле выйдет, и резоннее, и, что главное, нос не краснеет от нее. А столовая у нас на участке какая! Ее выстроили недавно, пока я был в от­ пуске, путешествуя по Хакасии. Она стоит на ряжах нижнего оголовка перемыч­ ки. Новичку покажется, что это фундамент такой, тридцатиметровой высоты, у нашей столовой, а не ряжи. Длинное деревянное здание вытянулось по ря­ жам, как гигантская рыбина, и греется на солнышке, и споласкивается дождевой водой, и смотрится десятками окон в Енисей. Заходишь — перед тобой коридор, направо — ниша с умывальником, с зеркалом, с полотенцем, налево — ниша с. умывальником, с зеркалом, полотенцем. Дальше огромной буквой «Г» и прямо и справа раскрывается зал. Не пойму, что тут вызывает у меня чувство празднично­ сти. Строгие ли ряды синих столов, занавески ли на окнах, желтые, паутинковые, прозрачные, как воздух над цветочным полем, где отлетает много пыльцы, алю­ миниевый ли блеск и легкость кухонных сооружений, открытых всем глазам и лишь отгороженных от общего зала низкими никелированными перилками?.. Здесь нельзя шуметь, нельзя громко разговаривать, не потому нельзя, что запрещается, нет, это вовсе не запрещается, и на стенах нет одергивающих команд: «Не ку­ рить», «Не сорить», «Не шуметь», «Не распивать», «Не петь». Здесь как-то само собой не шумится и не делается все остальное, что дурно, вернее, что принято считать дурным, хочется лишь тихо улыбаться, приятно расслабившись, и лениво перебрасываться замечаниями о бифштексе, о соусе, очень вкусном, к муксуну, об ухе из осетринки... Алексей, этот о соусе и котлетах не говорит, а настраивает­ ся на воспоминания, как он служил за границей. И так это две-три фразы ска­ жет, помолчит, улыбнется, снова скажет, опять помолчит и опять скажет. А Воло­ дя достает из кармана черненький блокнот, раскрывает его и медленно, вяло чи­ тает своему новому другу Анатолию. Анатолий вернулся из армии, по-армейски