Сибирские огни, 1962, № 8

Это было как дыхание трудных дней — моего интернатского детства, моей давнишней шахтерской ¡пайки, моих фронтовых дорог. Нет, к хлебу— хлебу раннего утра надо выйти! И я оделся с солдатским рвением и быстротой. Рядом с тупичком, на взгорке, у зеленого фанерного фургона привыч­ но перебранивались древняя старуха и пожилой рыхлолицый хлебовоз в синем, осыпанном мукой, халате. Задние дверки фургона были распахнуты, и в глубине ящика тесни­ лись теплые хлеба с зеркально-черными, подпалистыми и ужаристыми спинками. Женщина жадно и требовательно вдыхала запах хлеба расплывшим­ ся от старости носом и все твердила низковатым, надтреснутым голосом: — Черный, все черный. Пекари! Совсем, видать, разучились белый хлебушко выпекать... Лодыри, дармоеды! И она добавила словечко покрепче табачной зеленухи. . — Потише ты, старая! Я-то здесь при чем! — злился певучим голос­ ком хлебовоз. — Мне велено везти, я и везу! Возьмешь, бабка, хлеб или пирожных будешь дожидаться? Старуха обрадованно ухнула и показала два ряда мелких, точеных, веселых зубов. — С тебя пирожные, как с кочерги ягодки! — отрезала она. — Д а ­ вай пять буханок и не суйся, сама отберу. Хлебовоз взглянул на иссеченное вдоль и поперек морщинами лицо старухи, сплюнул на рельсы и пошире распахнул двустворчатые дверцы: на, мол, хоть весь хлеб выбирай! — Рыболовы да охотники все твое начальство! Лежебоки-хлебопеки! — старуха неторопливо выругивалась, неторопливо шарила в недрах фур­ гона, и обтянутая усохшая кожа ее тонких крепких рук коричнево поблес­ кивала на солнце. — Что, или вру? Позавчерась на Шилку, к своей мотор­ ке, кто проследовал? А на той неделе кто дрезину на Озера гонял? Она ловко подтянулась за булкой, и на миг ее фигура стала молодой и гибкой. Передохнув, она продолжала: — Ты передай-ка им, неучам: ситный можно выпекать, горчичный, еще минский хлеб есть, халы витые с маком, батоны. Господи, да я из горсти белой муки такое выпеку, внуки на всю жизнь запомнят... Еще сдоба есть, баранки, сушки, рогульки. Ведь заладили невежи: яричный да яричный. От нее, от ржанухи, прости господи, знаешь, какая хворь на­ падает! Пухловатое лицо хлебовоза на мгновение затвердело. Он искоса взглянул на меня и собравшихся вокруг фургона женщин. — Потише как-нибудь, Дарья Мартьяновна! Все ж-таки положено уважать начальство! — И я так считаю — положено. А как же? Старуха все не могла выбрать последнюю, пятую булку. — Что же меня-то никак не уважат? Белого хлеба на старые зубки не подкинут? Секретарь вот лонись приезжал, как про меня выразился? Вы, говорит, товарищ Лазарева, роду начальница. То есть понимай так: путейского роду начальница. Так ведь? Она достала наконец из глубины ящика булку поподжаристей, цепко ухватила неровными костистыми пальцами, обсмотрела, обнюхала. — А мне, начальнице, заместо сдобы — эту вот ржануху. Они вон только сверху глянистые, а чуть тронь эту буханку, с нее корка соскаки­ вает, как галоша с голой ноги! Вот тебе и уважили! Дарья Мартьяновна неторопливо и ладно складывала буханки стоп­ кой, прижимая хлеб к серой бумажной кофте.