Сибирские огни, 1962, № 7

просто он писал о том, что крепко засе­ ло в нем с детских лет и теперь проси­ лось наружу. И как же далеко было до манерности стихам, повествовавшим о бродягах и каторжанах! А поэт писал именно о них. Одно из лучших в этом цикле — стихотворение «Московский гракт». Глядя на знаменитую столбовую доро­ гу, поэт вспоминает, как некогда мча­ лись по ней почтовые тройки, брели ссыльные, уходили каторжане. «Разбой­ ным и кровавым» был этот путь, о ко­ тором сложено столько песен. В захолустьи и в глуши убогой В ночь злодей не свистнет за избой. Пропадай, окольная дорога, И сибирской вольницы разбой! Проскакало прошлое на тройке С золоченой писаной дугой. Гулеваны, ямщики, попойки. Эх, не вам ли петь за упокой? Сибирь уходящая — так можно было бы определить содержание многих из этих стихов. Нередко их замысел навеян народными песнями, повериями, «быля­ ми». Таково, например, стихотворение «Быль и небыль», с подзаголовком — «из сибирских сказаний». Это рассказ о «бедняке-замухрышке», мечтавшем о том, чтобы быть грозным и опасным для богатых «удальцом». Фольклорность здесь проявилась не только в сюжете, но и в самом подборе сравнений и эпитетов, хорошо характеризующих «вражду заяд­ лую к богатым» героя стихотворения: «злодейский свист», «кованый булат», «товарищи лихие», «богачи пузатые». Характерны и самые названия стихот­ ворений: «Варнак», «В уходящей глу­ ши», «Бродяжьи россказни», «Безымен­ ный бродяга» и др. Запоминающиеся, колоритные образы людей, отверженных старым миром, рисует поэт. Восхищение их смелостью и удальством переплетает­ ся у него с жалостью к ним, как к жерт­ вам социального неустройства. Вот непомнящий родства бродяга из стихотворения «Безыменный бродяга». Таких неприкаянных скитальцев нема­ ло ходило по Сибири в дореволюцион­ ные годы. Черный, бородатый, борода — лопатой. Глаза — самострелы, глаза — вороваты. Ходит вразвалку увальнем-спесем, Ходит по трактам , городам и весям. Герой стихотворения для поэта — за­ гадка, потому что он «ни то, ни сё». Жизнь для тебя, сорванца, нипочем. Мир — постоялый, ночлежный дом. Нищий, босяга, беспутный бобыль, В каждом ты сердце гостем побыл... В эти« строчках — поэтически точная характеристика одного из представите­ лей «дна», чей протест против «свинцо­ вых мерзостей» русской жизни был ин­ стинктивным, неосознанным. Все эти герои М. Скуратова — копа­ чи, арестанты, бродяги — были привле­ кательны для него не просто своей кра­ сочностью, необычностью внешнего и внутреннего облика: они становились воплощением недовольства, стихийного бунтарства. Воскрешая былую Сибирь, многие черты старого народного быта, он прежде всего рисовал мятежное и буй­ ное начало в нем, что было созвучно и новой эпохе. Это было своеобразным вы­ зовом тем, кто ■Тосковал по старому, ук­ ладу и склонен был видеть позади тишь да гладь. Правда, иногда у поэта сказывалось отчасти и любование прошлым, поэтиза­ ция разбойной вольницы. Отчетливо вид­ но это в стихотворении «Варнак», напи­ санном в те же годы. Оно изобилует жаргонными словечками: «урос», «жи­ ган», «злыдень», «вытурила» и т. п., привлеченными для создания зловещего пафоса: конфликт его восходит к мещан­ скому романсу о мачехе и пасынке. Порой звучало и сомнение в возмож­ ности разбудить «сторону непутевую», «глухую землю» (стихотворение «В ухо­ дящей глуши»), позднее основательно пе­ реработанное. В 1927 году в журнале «Сибирские огни» была опубликована поэма М. Ску­ ратова «Город на перепутьи». В ней ав­ тор высмеивает провинциальный, кос­ ный быт уездного города, еще не шаг­ нувшего из нэпа в социализм; но смех этот, по сути дела, примирительный. Го­ род, совместивший «убогость хижин и по соседству фабрик дым», предстает эдакой трогательной реликвией, которую жаль уничтожать. И все-таки эти мотивы не были устойчивыми в стихах М. Ску­ ратова, как и выразившаяся у некото­ рых поэтов той поры идеализация пат­ риархальности, «естественного человек ка» в противовес городу и машинной ин­ дустрии. В конце двадцатых годов М. Скура­ тов, И. Мухачев и другие поэты ищут новые темы и образы, более близкие к развернувшемуся по всей стране строи­ тельству социалистического общества. Теперь поэт обращается к будущему: стараясь разглядеть новое и идти в ногу со временем. Это было настоятельным1 требованием дня: нельзя было слишком долго задерживаться на прошлом или «на стыке», как называлось одно из сти­ хотворений поэта. Еще стихотворение «Московский тракт», бывшее как бы программным, кончалось знаменательными строчками; Поглядеть бы из углов медвежьих, Убедиться бы воочью — как По-иному молодой проезжий Оживил заброшенный мой тракт. Вмешательство этого «молодого про­ езжего», а шире говоря — строителя со­ циализма, начинает занимать у М. Ску­ ратова все большее место.