Сибирские огни, 1962, № 7

ду реальной возможности пролетарской революции в самое ближайшее время до­ ходят до того предела, когда бывший со­ ратник Ильича превращается в его про­ тивника. Ленин думает об этом с безмер­ ной горечью, выходя из шалаша по# дождь. И перед ним раскрывается пей­ заж северной стороны, полный огромно­ го символического значения, составляю­ щий как бы могучий, страстный акком­ панемент к лейтмотиву мучительнейших переживаний человека, переживаний, от которых невыносимо болит сердце: «Дождь скоро превратился в грозовый ливень. Молнии, подобно пиявкам, то и дело безжалостно впивались в покатую твердь неба, и казалось, что, вкусив его, напившись его огненной крови, зажига­ лись и отпадали от него и мгновенно гасли, сытые, и пропадали в невидимом громовом полете, чтобы через минуту впиться в его плоть в другом месте. Дрожащие деревья и кусты то ярко осве­ щались, то пропадали в густейшем мра­ ке. Прямой ливень огромной силы, тяже­ лый, как свинец, бил и бил по земле и отражался от нее миллионами мельчай­ ших брызг, похожих в свете молний на медленный дым, относимый в сторону ветром». Есть что-то зловещее и грозное в этой картине разбушевавшейся стихии. Пей­ заж сам по себе дает зримое художест­ венное впечатление о каждой детали, о каждой подробности. Создается такое острое, прямо физическое ощущение хо­ лода, бесприютности, слякоти, что начи­ нает душа болеть за Ленина, втиснувше­ гося в стог сена. И именно потому, что гроза так неистова и свирепа, удивитель­ но точно совпадают с ней тревожные раздумья Ильича о политических битвах, которые он перенес, о близких товари­ щах, которых он потерял, о том, как трудно бороться с бывшими соратниками по общей борьбе. Лейтмотив звучит все громче, вот он уже сливается с раската­ ми оглушающего грома. И мы по воле писателя, ведущего нас за собой по вол­ нам разыгравшейся бури, вспоминаем, что уже стоит перед влюбленным в жизнь Лениным призрак сокрушающей болезни, о которой пока знает лишь он один, который вскоре окажут свою зло­ дейскую поддержку отравленные пули эсерки Каплан и которая через шесть с половиной лет сведет в могилу самого человечного из всех людей на земле. Да, пейзаж у Э. Казакевича очень многозначителен. Он помогает нам пред­ ставить себе Ленина во всей его челове­ ческой сущности, Ленина, который, при всей ясности и величии своего ума, не так-то просто отказывается от мысли явиться на суд провокаторов из Времен­ ного правительства и никак не может понять психологию предательства Мали­ новского. «Дитя человечества», — ска­ зал нам о Ленине М. Горький, и мы ви­ дим в рисунке Э. Казакевича человека, по-детски чистого душой, самого живого и непосредственного. Но Ленин в минуты мучительных дум. конечно, далеко не весь Ленин. И это. очень хорошо известно Э. Казакевичу. И не случайно тот же эпизод с грозой нахо­ дит у него примерно то же разрешение, какое глубоко драматическая тема, но с оптимистическим звучанием находит в музыкальном произведении большого композитора. Как в симфонии раскаты гнева и ноты скорби сменяются мажор­ ными звуками радости и счастья, так и- в «Синей тетради» (и не только в дан­ ном конкретном эпизоде, а в каждой си­ туации) торжествует сила стальной чело­ веческой воли, раздумья о сложных кон­ фликтах и противоречиях, невзгодах и несчастьях сменяются ослепительным1 блеском жизнерадостного мироощуще­ ния, а глубочайшее сознание своей пра воты, непреоборимая уверенность в близкой победе революции дает Ленину все новые и новые силы идти вперед, сквозь все преграды мерзкой клеветы Бурцевых и Милюковых, отбрасывая' прочь и бывших своих сторонников, ис­ пугавшихся нарастающего революцион­ ного шквала. Эпизод грозы находит свое разреше­ ние в юмористической концовке, как бы еще раз подтверждающей, что перед на­ ми живой и мудрый, и очень простой, и очень жизнелюбивый человек. Ленин увидел смешно испугавшегося грозы Ко­ лю и вновь вернулся «на милую землю с ее заботами и делами». «Ливень стал утихать. Ленин закрыл глаза, постоял так с минуту, глубоко вздохнул, вытер руками мокрое лицо и, словно стерши вместе с водой свое тяжелое настроение, почти весело прошептал: — Коля. Мальчик встрепенулся. — Кто там? — Собака Треф...» Как было преодолено Лениным выз ванное серьезнейшими причинами гнету­ щее состояние, как его могучая воля противостояла грозе, как весело по­ смеялся он над знаменитой ищейкой Треф, пущенной по его следу агентами Временного правительства, — во всем этом так много непосредственности, жи­ вости, что философская по своей сути: повесть оказалась одновременно совер­ шенно наглядной художественной кар­ тиной с рельефными характерами, заду­ шевными пейзажами, с массой вырази­ тельных и точных деталей. Художники не часто приоткрывают двери, ведущие в сокровенные тайники художественного творчества. Если, проч­ тя статью В. Маяковского «Как делать, стихи», мы в какой-то мере начинаем представлять себе трудный, извилистый путь к созданию такого произведения как «Сергею Есенину», то о том, как Э. Казакевич создавал свою «Синюю- тетрадь», мы пока ничего не знаем. И