Сибирские огни, 1962, № 7

Память мало взяла оттуда: незабвенья страниц пяток. Знаю — было бедно и худо, как в колодец гляжу в исток. В нем роятся, мелькают блики: море вишенья — белый цвет, дед на солнышке медноликий... Видно, это из разных лет. На сибирских больших просторах под январской метели свист все мне грезился утра шорох: вишни, солнцем крапленый лист. Украина!.. И — вновь твой гость я. Но еще непонятно мне, что за темные виснут гроздья и в закатном горят огне, а еще — почему смеется, пахнет полем, травой, весной та, что мамой моей зовется и склоняется надо мной. Вот я в поле — ползу горохом... Вон мне глечик суют — испить. Не собрать мне всего по крохам, не собрать мне и не слепить!.. ...Скудной памяти благодарный, сохраню я на долгий срок и шелковицы сок янтарный, и тепло материнских щек. Все, что вправду со мною было и что с песней вошло в меня, — все мне дорого, все мне мило, все мое — от начала дня. НАРАСКА Ой, ни сказка, ни побаска! Пыльным шляхом, у реки, шла дивчиночка Параска из деревни Синяки. В грубой стираной сорочке (материнская, поди!), — медный крестик на шнурочке под монистом на груди. Смуглы щеки, черны косы, как миндалины глаза,