Сибирские огни, 1962, № 7

качающиеся ветви, которые словно хотели куда-то сорваться и улететь вместе с последними листьями. Он задыхался и кашлял, и Фрося в своей комнате то и дело с недо­ вольством поглядывала на стенку, за которой сосед все никак не мог на­ дышаться и таял на глазах. Однажды она постучалась и вошла в квартиру Вихровых. — Галина Ивановна дома?—спросила она, хотя и сама видела, что Вихрова недавно вышла из дома с Игорем, укутанным уже.по -зимнему, прогуляться, пока светит щедрое солнышко. — Нет, она ушла с сыном! — сказал Вихров, принимая несколько более удобное положение:— Что передать? Они должны скоро вер­ нуться! Фрося помялась, потом с неловкой улыбкой сказала: — Да мне... не ее ведь... Я — к вам... Вихров молча глядел на Фросю — осунувшийся, небритый. — Ой, как вы постарели! —удивилась Фрося. И оглянувшись с ви­ дом заговорщика, вынула из-под шерстяной жакетки какой-то серый некрасивый конверт. — Вам письмо. От Зины...—шепотом сказала она. Фрося сунула ему в руки конверт и, почему-то подмигнув, убралась во-свояси. Вихров, взяв конверт, над которым кто-то явно потрудился до него, раскрыл его и вынул письмо, написанное на листке простой бумаги, ■сложенном пополам. «Дядя Митя! Я не смею написать — дорогой мой или милый мой, хотя вы и дороги мне и милы, как прежде, и верно — навсегда. Простите меня за то, что пользуюсь не совсем надеж- «ым способом сообщения, через Фросю, но у меня нет другого выхода. У меня была страшная ночь перед судом, от которого я ждала вынесения беспо чцадного приговора. В эту ночь у меня появилась мысль—уйти из жизни самой, до того, как я захирею в практически вечном заключении. А потом стало стыдно —уйти в кусты, как только меня схватили за руку! Это было бы уж очень непорядочно — Фрося понесла бы ответственность одна за все... Здешние законники — в тюрьме ведь много подлинных знатоков уголовного ко декса,—потрясены тем, что Иванов вынес такой мягкий приговор, хотя некоторые считали, что он мог бы ограничиться и пятью годами для меня. Мнения разошлись. Через восемь лет, когда я выйду из заключения, мне будет тридцать пять лет Тридцать пять лет — умирать еще рано, а начинать новую жизнь — слишком поздно! Только теперь я понимаю, что я наделала! Счастье, что Фрося не прошла через это Но будь —что будет. Иного утешения у меня нет. Л* Впрочем, я клевещу и на себя и на жизнь. Утешение есть, и оно в том, что я в-ас tace-таки люблю, дядя Митя, и счастлива, что второй раз познала в жизни радость ■истинного чувства. Не думайте обо мне плохо. Обещаю также вам — мне ведь некому больше обе­ щать!—что я не буду подличать, что я не унижу себя ничем и вы не станете сожа­ леть в том, что вероятно (я чувствую это сердцем!) боролись на суде — не ради меня, а ради истины — за справедливость приговора. Верьте, что я только оступилась, дядя Митя, только оступилась... Я —всегда с вами. Хочу в воспоминании о вас черпать твердость и веру в людей. Прощайте, мой дорогой, самый близкий во всем мире человек, несмотря ни на что, (наперекор всему. Пусть все у вас будет хорошо! Зина». Вихров сидел, скомкав письмо в руке. И теперь вместо тополиных и березовых ветвей в саду соседа была какая-то тушевая размывка, в кото­ рой не видно было никаких определенных очертаний... Он не сразу сооб­ разил, что опять стоит перед ним Фрося, и что-то говорит, А Фрося гово­ рила: — Я с Зиной перед этапом виделась. Ну, она спрашивала — как, мол, вы? Я сказала, что вы болеете. Так она просила меня, — когда это письмо прочитаете, чтобы я взцла pro и сожгла.