Сибирские огни, 1962, № 7
сам, да? А мы ручки умоем — сам выбирал, сам кайся! Так? — Не дерзи! — сказал Иван Николаевич строго. — А кто должен за тебя решать? Ты решай, а мы поможем! Не трехлетний. Усы, смотри, растут... Теперь тебе каждый божий день придется самому решать! Рабо тать пойдешь? Томилин насупился. ...Рыженькая на берегу — точно солнечный лучик. Арсенал — чьи дымы над городом стлались по небу, чердак — с его сопливым и откро венным похабством, опять Рыженькая — с винтовкой на ремне, много ликая и одинаковая шпана — тут, за стеной, в ожидании решения своей участи, отягощенная прошлыми и замышлявшая новые правонаруше ния— все это смешалось в голове Гриньки, перепуталось, замелькало, за вертелось. «Каждый божий день теперь придется самому решать!» При дется самому решать. Либо — к тем, кто привык «вольно» жить за чужой счет и готовы друг друга передавить, либо — к людям, которые могут ошибаться, но готовы исправить ошибки, которые всегда — вольно или невольно, таков закон жизни! — подставят локоть, чтобы можно было опереться на руку друга, пусть неведомы тебе его имя и род занятий, пусть, оказавшись в минуту помощи возле тебя, он навсегда потом исчез нет из поля твоего зрения!.. Нет, в шестнадцать лет на вопросы отвечать тоже тяжело, очень тяжело, когда на душе лежит такой камень, какой лежал у Гриньки уже восемь лет — из его шестнадцати... — Я бы на Арсенал пошел работать! —■сказал Гринька Томилин и затаил дыхание. Иван Николаевич взглянул на него. — Оборонное предприятие, Гриня! — сказал он, несколько смущен ный неожиданным заявлением парня, и представив себе те взгляды, кото рые придется ему перетерпеть, когда он заведет речь о приеме Томилина на работу именно в Арсенал. Гринька уже готов был сказать что-то очень оскорбительное, что-то такое, после чего невозможен бы стал дальнейший разговор. Инстинктивным движением Иван Николаевич поднял руку и не дал ему сказать то, что так и рвалось из его груди: — Помолчи, порох! Говорят, перед тем, как сказать что-нибудь важное — надо до двадцати пяти сосчитать! — Вот вы и сосчитайте! — сказал Томилин и словно съежился весь, ^¿Зудто и ростом стал меньше. — Сосчитал! — без улыбки сказал Дементьев: — А что тебя туда так тянет? Почему только в Арсенал? Может, скажешь? — Любовь! — сказал Гринька, прислушиваясь к этому слову— то ли оно, или, может быть, не то. Но слово было именно то, что надо: — Она с винтовкой сегодня была! — добавил он и улыбнулся, невольно пой мав себя на мысли, что ему очень хотелось пройти с Рыженькой в ногу, слушая счет сердца и чтобы у него, как у Тани, была винтовка на плече. — Даю слово! — сказал Иван Николаевич.— Причина серьезная! ...Когда Григорий Томилин вышел из здания краевой милиции, сол нечный день был в разгаре и свежий ветер с Амура гнал по асфальту: желтые листья, листья, листья, которые, шурша, катились и катились ку да-то. Золотая осень кончалась... И Золотая осень кончалась... Уже тополи на улицах города стояли обнаженными, простирая в хо лодно-голубое небо свои черные длинные ветви, и ветер свистел в этих ветвях. Перед окнами Вихрова качались и качались на ветру тополи, бе резки и маньчжурская вишня в саду. И Вихров смотрел и смотрел на эти
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2