Сибирские огни, 1962, № 6

славие. Теперь Пастухов этого вполне достиг. Этим «островком» оказалась его роскошная подмосковная дача, со шта­ гом обслуги, с небольшим кругом покла­ дистых друзей, способных не перечить и восторгаться. Раздобытый хозяином на обед рыбец в этой среде — тема для долгой общей дискуссии, новая старин­ ная табакерка —• событие, беседы об ис­ кусстве — застольный десерт, и глав­ ное, сам Александр Владимирович, с каждым его словом и поступком — предмет общего обожания. И хозяйка ■этой новоявленной «башенки из сло­ новой кости», то бишь индивидуальной дачи, давно уже не обаятельная, женст­ венная Ася, душевная чуткость и искрен­ ность которой стали в тягость Пастухо­ ву, а молодая жеманная и лживая краса­ вица Юлия Павловна (эта «мадемуа­ зель», вертлявая и хищная актриса в жизни, без малейшего нажима, но от- того еще более правдиво и зло выписа­ на Фединым). Александр Владимирович талантлив, зорок, наблюдателен. Но ум и талант •его все чаще ослепляются сытой безмя­ тежностью. Впрочем, в часы прозрения Пастухов по-прежнему, как в «Первых радостях», «с телесным удовольствием и досыта кормит, насыщает свое прожор­ ливое любопытство». Но людей он кол­ лекционирует, как вещи, умом понимает их, но не очень любит. И оттого его пье­ сы, делающие «кассу» во многих теат­ рах страны, словно приятные карамель­ ки, поглощаются, но не задевают глубоко ни актеров, ни зрителей. Федин не сразу показывает, как встре­ чает войну Пастухов. Мы видим сначала, какой отзвук ударивший народный набат вызвал у молодого поколения — у Алек­ сея Пастухова и его друзей, вобравших в себя лучшие черты людей советского строя. Так резче оттеняется вялое, себя­ любивое «пробуждение к войне» самого Пастухова. Когда Бегичев, товарищ Алексея по крымскому дому отдыха, выйдя вечером 22 июня в сад, высыпает под дерево и заравнивает ногой камешки, собранные на память о коктебельском пляже, — этим поставлена точка. «Пробуждение» кончено. Начинаются действия: взятая с бою железнодорожная касса — дорога домой — военкомат... И уже на ходу, попутно, идет обостренное и все углуб­ ляющееся осмысление случившегося, об- живание того нового бытия, которое при­ несла народу война. Способность к искренности, единство чувства и мысли, неподдельность пере­ живаний для Федина — неукоснитель­ ный принцип, которым проверяются нравственные качества его героев. С чуткостью психолога писатель отмечает . даже минутную душевную раздвоен­ ность, не прощает и малейшей фальши. Кирилл Извеков, Аночка и другие поло- .жительные герои — в главном и реша­ ющем натуры цельные. Сложность их переживаний идет от богатства их духов­ ного мира, а не от его деланной ус­ ложненности. Не так с Пастуховым. В нем есть черта, характерная для себя­ любца, которую Федин четко вырисовы­ вает в «Костре»: Пастухов нередко сна­ чала холодным рассудком оценивает, дур­ но или хорошо он поступает, и только потом уже словно бы вызывает в себе соответствующие эмоции. Александр Владимирович потому так часто и запу­ тывается в своих мыслях, что движения его души часто не соответствуют тому, что он думает в тот момент, и думает он часто не то, что чувствует. Пастухова мы встречаем только на третий день войны. Театр, бывший дол­ гие годы главным оплотом пастуховской драматургии в Москве, неожиданно пре­ кратил репетиции его новой комедии. Александр Владимирович видит в этом главным образом интригу против себя — война, как он убежден, лишь удобный предлог для театра, чтобы избавиться от его не очень удавшейся пьесы. Холодно отвергает Пастухов горячие ссылки на новые задачи, жалкие заверения и реве­ рансы руководителей театра. Занятый собой, он не усматривает в этом ничего, кроме стремления подсахарить веролом­ но преподнесенную- ему горькую пилю­ лю. Приняв решение бороться, вполне искренне заявив, что поедет в Комитет по делам искусств, Пастухов с величест­ венной непреклонностью усаживается в собственный «кадиллак». Но острый ум Александра Владими­ ровича каким-то краем сознания уже оценил невыгодность ситуации. И когда, задержавшись по дороге, Пастухов на­ талкивается на расспросы случайно встретившегося руководящего театраль­ ного деятеля («...Кстати, что с вашей ко­ медией? Репетируют?»), он мгновенно принимает самое выгодное для себя ре­ шение. «Я ее снял... — следует неожи­ данный ответ. — Я как раз еду в Коми­ тет заявить, чтобы репетиции были пре­ кращены». И только приняв это единственно правильное решение, «Пастухов вдруг почувствовал, что ему не жалко своей несчастливой пьесы...» (подчеркнуто мной — Ю. О.). Тут только, как это ча­ сто бывает с Пастуховым, в нем начина­ ет просыпаться, все углубляясь, его ис­ тинное чувство, которое дремало до сих пор, подавляемое совершенно иной внут­ ренней задачей, на которую он себя мо­ билизовывал. «С этим изменившимся чув­ ством Пастухов наново взглянул на свою размолвку с театром и увидел, что она не имеет значения для него, потому что не имеет никакого значения для те­ атра, для всех театров, собиравшихся поставить комедию, и главное — не мо­ жет иметь того значения для зрителей, на которое он прежде рассчитывал». Но Пастухова ненадолго хватает. От-