Сибирские огни, 1962, № 6

— Вот что, голубушка, — строго начала Жозефина, — я не посылаю твоего мужа в маки. Не все люди могут быть героями. Но все обязаны быть честными перед богом, перед собой, перед своими детьми, перед людьми, наконец!.. Произнося эти слова, бабушка всматривалась в собеседницу и видела, какая внутренняя борьба происходит в ней. — Ну, хорошо, — вдруг примирительно сказала Жозефина, — нет ли у тебя лишней фляжки? Женщина обрадовалась перемене темы. Они вместе пошли на кухню и ста­ ли рыться в кастрюльках. Хозяйка предлагала гостье судки и бидончики, термос и бутыли. — Фляжка у нас одна. Муж ходит с ней на работу. Но она очень уж ма­ ленькая... — Вот такая как раз мне и нужна. Взамен я тебе дам флягу побольше. Надеюсь, твоему мужу такая лишняя тяжесть не будет обременительна! Даже если ты ее будешь наливать до краев. Может быть, рядом окажется кто-нибудь из голодных, которому он отольет лишнее кофе?.. Бабушка обняла молодую француженку. — Если бы русские женщины берегли так своих мужей, как ты, кто сломал бы Адольфу шею на Волге? У них ведь тоже есть дети, и женщины не хотят быть вдовами. С улицы на улицу, из дома в дом переходила Жозефина Лаше с сумкой, в которой всегда лежали 2— 3 большие фляжки. Разные люди по-разному встре­ чали ее, но за редким исключением ей не удавалось добиться успеха. Соседка и подруга Жозефины старая Кити с сомнением качала головой: — Фляжки не "бомбы, ими не освободишь узников. Чашка кофе может продлить жизнь голодного разве что на одну минуту. Лаше не хотела спорить со старухой. — Посмотрим, посмотрим, — загадочно отвечала она. — Дело не только в кофе, а совсем в другом — каждое утро люди теперь вспоминают свой чело­ веческий долг. Никола посмеивался — он видел, что большинство людей Аянжа носят с собой большие, неудобные фляги. По сути дела каждый француз имел теперь на иждивении одного или двух заключенных из лагеря. Бабушка Жозефина не ошиблась в главном. Чашка кофе и сухарь, передан­ ные украдкой, сказали узникам о многом. Аянж перестал быть для них беспро­ светной чужбиной, страшным городом Ледигенсхайма, призраком мучительной смерти, безысходного одиночества. * * * Это случилось в конце января 1944-го... ...Надзиратель объявил, что сегодня детям будет выдаваться молоко. Во дворе Ледигенсхайма выстроилась очередь. Евгения замешкалась, оказалась последней в очереди. Конечно, еще очень рано было прикармливать новорожденную, но что делать, если у самой нет молока. Очередь двигалась медленно. Никитина подошла к сухопарому кухмейстеру. когда никого уже не было. — Зо клайн? — усмехаясь, спросил он. И подумав добавил: — Гут!' Он налил порцию молока и подал матери. Евгения начала кормить Аллу. И в это время донесся женский крик. Сначала это был одинокий голос, тот­ час к нему присоединились другие. — Отравили! Спасите! Лагерь наполнился плачем, стонами. Евгения ощутила, как судорога свела маленькое тельце Аллы. Она трясла, качала ее, но ребенку становилось все хуже. Евгения присела на ящик, валявшийся около самой изгороди. Временами ей казалось, что Алла уже мертва. И руки матери бессильно опускались... Когда, казалось, уже не было никакой надежды, появилась эта францу­ женка... Луиза вышла на улицу и, как всегда, посмотрела в сторону лагеря. Около самой решетки сидела знакомая молодая женщина с ребенком на руках. Она плакала. Луиза сама была молодой матерью. Роже исполнилось три года, а месяц на­ зад она родила второго сына, Марселя. Сердце полоснула острая боль: ей показалось, что ребенок русской умирает... Русская увидела Луизу. Она поднялась и протянула к проволоке ребенка. Луиза давно приметила эту женщину — еще когда та ходила беременной. Потом увидела с новорожденной. Никола сказал, что это и есть жена его зна­ комого.