Сибирские огни, 1962, № 6

ся. Тихий голос теперь совсем был слабым, но Иван Николаевич опять ус­ лышал его: «А Ванечка-то не вернулся, Иванко-крылатко! Не вернулся!» Иван Николаевич вытер холодный пот со лба и сказал тихонько секре­ тарю горкома: «Трофим Григорьич! Может, кончать будем! Чего же ре­ чи-то говорить, пусть народ радуется!» На этот раз ответственных работников не ждали машины на боковой улочке. И пошли они пешочком по главной, вмешавшись в толпу. И слов­ но помолодели как-то и смешливы стали, и дурашливы, и комсомольские годы вспомнили, и боевитее пошли, хотя и мешало кое-кому накопленное за годы руководящей работы. Вдруг горячая рука взяла Ивана Никола­ евича за руку — Ирина! Он покрепче сж ал ее ладонь и пошел так, не выпуская ее руки, как когда-то, в молодости, когда не был он обременен го­ сударственными заботами и когда могли они ходить, держась за руки и не обращая на себя ничьего внимания. После митинга открылись магазины, выставив на полки бутылки с хо­ рошим настроением, которые уже одним видом своим, своим блеском и формой вызывали оживление... Уже кто-то прямо на улице вынимает из кармана складные стаканчики и разливает по ним вино. Ба! Д а это Про­ шин! Жена тянет его за рукав и хохочет и сердится, а он, упрямо тряся сво­ им смолисто-черным хохолком на голове, говорит: «Ну, друг мой, если в этот день нельзя угостить людей на городской площади, тогда это еще не победа, я тебе скажу! Вон американский консул выкатил на Манежную площадь целую бочку виски! Я не американский консул. У меня нет боч­ ки виски! У меня есть только бутылка водки. А победили все-таки мы, а не американцы!» Военные, пришедшие на митинг с женами, независимо от рода ору­ жия превращаются в летчиков — их качают, долго, дружно. Их целуют— и кто? И бабушки, видя в них своих внуков, и пожилые женщины, видя в них сыновей, и девушки — все девушки города! ...Генка натыкается в толпе, всего в пятидесяти шагах от матери и Зины, на молочника Вихровой — бородатого Максима Петровича. К арм а ­ ны его старых штанов оттопыриваются. Он чуть пошатывается. — Подойди-ка, малец! — говорит он подвернувшемуся Генке. — Не-е! — тянет Генка. — Подойди! Я, сынок, обет богу дал седни — ни одной души не про­ пустить! — Он вытаскивает бурундучка — живого бурундучка с блестя­ щими, точно крохотные бусинки, глазками, с рыжеватой на животике шерсткой и тремя темными полосками на спине, с пушистым хвостом. Б у ­ рундучок — совсем крошка. Он не боится ни Максима Петровича, ни Генки, остолбеневшего от восторга, ни толпы, что шумит вокруг, как тай­ га осенью. — Бери! — говорит Максим Петрович. — Матку-то корова но­ гой задавила, а энтот — жив остался! — Ой! — только и может сказать Генка, беря бурундучка. — У меня-то он божью скотину беспокоит, а удавить жалко . Думал музею продать, да уж ладно. Клади з а пазуху. Он тепло очень, даж е уважает! Душа Генки переполняется счастьем! Но, осторожности ради, он отходит от Максима Петровича, д аж е не сказав «Спасибо!» Как бы не раздумал дед! Генка сует зверка за ворот­ ник, к поясу. Бурундучишко легонько царапается. И Генке смешно от щекотки. «Ну-ну, давай не будем!» — говорит он вслух. И бурундучишко, пригревшись, успокаивается.