Сибирские огни, 1962, № 5

ром пойдет на шхуне в Аян барон Крюднер, он давно просился, в Петер­ бурге очень будет полезен. Следует упомянуть в рапорте о тех, кто отличился, кого представлять к наградам. Путятин с взлохмаченными, поредевшими за эти годы волосами, си­ дит и думает. \ Унковского не следует к награде представлять. А вот кого стоит пред­ ставить к ордену, так это отца Аввакума. Путятин доволен им и как пере­ водчиком с китайского, и человек он скромный, и пастырь — прекрасна служит, сколько с ним бывает бесед приятных и поучительных. Гончарова поощрять? Да он совершенно не заслужил! Не понимает значения происходящих событий! И так ему много послаблений делается. И о русской литературе болела душа адмирала. Взяли Гончарова не просто в качестве секретаря, не только деловые бумаги составлять, это и без него сумели бы, а имелось в виду — создать фундаментальный труд. Но уж очень Иван Александрович непрактичен. Бог знает, что за созда­ ние русский человек! Давай — не берет. Его крести, а он — пусти! Гонча­ ров, кажется, сам для себя цель и предмет наблюдений, собой занят и чуть ли не хочет свою персону описать, как некий идеал. Теперь «Диана» пришла, можно идти в Японию, а он все тянет в дру­ гую сторону. Но нельзя же в самое важное время покидать посольство! И несмотря на все подобные суждения о Гончарове, Евфимий Ва­ сильевич чувствовал себя не совсем ловко в его присутствии, под его свет­ лым и высоким взором... Гончаров быстро вышел из адмиральской каюты, сбежал по трапу и с с размаху захлопнул дверь своей каюты. Через несколько минут к нему вошел адъютант адмирала. — Я не желаю с вами разговаривать! Ступайте от меня! — закричал Гончаров, да так, что слышно было повсюду. Через собственную неприятность Гончарову вдруг как-то ясна стала политика Путятина. Лживо его расположение к народу, до которого ему дела нет по сути! И нашел же, что сказать: «Как же вы покинете экспе­ дицию в самое важное время? Ведь вы не увидите самого главного — как документ подписывается! У вас и книги не может без этого получиться». И это в то время, как брошенная на произвол судьбы Камчатка, мо­ жет быть, истекает кровью! Тогда и взорвало Ивана Александровича. И дипломатический чинов­ ник, дисциплинированный петербуржец встал и вышел, не желая больше объясняться. Весь тут Путятин, весь, как век наш бумажный! Глушим живое, унич­ тожаем человеческие чувства! Расчленяем являющиеся общие интересы народа, а документ зато подпишем! Нужен трактат, слов нет, кто же станет отрицать! Д а противно, как это все понимается. Бумага в самоцель превращается, документ! Гончаров знал за собой раздражительность, когда в мыслях создаешь себе картину куда более ужасную, чем есть на самом деле. «Я уж художником перестаю быть подле моего дипломатического адмирала!» — с обидой и горечью думал он, решая идти на все, на откры­ тую ссору, протест, непослушание, но уехать. Мужик, бунтарь, Пугачев, просыпался в нем. Он готов был крушить все перегородки, за которыми послушно просидел годы, лишь бы вырваться на дорогу к труду... — Что с нашим Иваном Александровичем? — говорили между собой офицеры. — Как он раскричался! Кроток, добр, любезен, иногда рассеян, как будто расстроен. Многим, казалось, что личное есть в его Обломове в порядочной порции. И вдруг!.. А за два года голосу ни разу не повышал.