Сибирские огни, 1962, № 5

Сквозь пыль ломится июньское солнце, светит прямо на суппорт, в доба­ вочной лампе нет Полине нужды. Руки спокойно меняют проходной резей, на подрезной, привычно настраивают. Похоже — необходимость кормить двух детей пригрозила болезни. Полина не щупает беспрестанно мягкий узловатый шрам — да он теперь вроде и меньше. Вся забота отдана двум ребячьим, прибившимся к ней сердцам. Уже как в тумане вспоминается внезапная решимость взять Наташу, исступленная жалость к ней, стыдные споры с матерью, почти беспамят­ ное состояние, в котором прибежала в детдом. Зато ясно рисуется, как закричала и кинулась к ней девочка, и как сама она плакала, понимая, что ни оставить здесь, ни отдать кому-нибудь этого ребенка нельзя. Вместе с тем сознание, что поступила в некотором роде необыкновен­ но, полнило гордостью, возвышало, отчего, вероятно, и хотелось расска­ зывать всем про Наташу. Даже предъявляя нынче пропуск Дашухе — подзадержалась, словно ждала расспросов. Но Дашуху донимали свои заботы. Будто заслоняясь от света, она рукой прикрывала синий кровоподтек под глазом и, не взглянув в Поли­ нин документ, отвернулась. Полина слышала, как объясняла кому-то свою беду: «Доска в сенях с полатей оторвалась, меня и шарахнуло!» Остановившись с Кныревым — его станок через один, под углом к Полининому — Полина все же рассказала: — Вот так и решилась. Что же это думаю — то я возила-возила го­ стинцы, то прокурор, и вдруг—-никто! У них уже был такой случай. — Валяй, валяй,— мимоходом отмахнулся Кнырев и, мелко похлопав ее по спине, подвинулся к ученице, торчащей возле его станка: — Запур- халась, коза? Девчонка, в косынке, повязанной концами назад, пугливо взирала на упругие стрелы, выметывавшие из-под резца. — Ой! — схватилась она за руку Леши. — Ничего!— засмеялся он.— Стружка нас любит, она только учени­ ков не любит. Погоди, курносая, мы и тебя обточим! Полина отошла, оттиснутая обидой. И тут же словно бы отряхнулась: «А! Очень нужно посвящать всякого!» Свистит, врезается, верещит и даже всхлипывает резец и плюется, плюется стружкой, а в ушах звенит, поет голосок: «Ты уже освободилась? Я уже могу тебе мешать? Дай Тоньке мотолок. Тонька, скажи «спасибо». Скажи «будь здорова»! Ну, ладно, я буду красавица». Ничего не стоит егозе подвязать вместо фартука головной платок Настасьи Иванны и закружиться, взявшись за кончики: «Хлопайте!» На­ таша все время играет в кого-то. То говорит, что она король,— закрывает глаза, откидывается на стуле и храпит, то объявит: «Ленин делает так!» — и выбросит руку вперед, тронув до слез похожестью жеста. — Ох, актерка! — умиляется Настасья Иванна. Девочка так и виснет на бабке: — Про дядю Венедея, баба! А? И про лебедок. Один разочек1 Д о ­ говорились? — Можно и про Веденея... Смотрит Настасья Иванна и ахает: ну, точь-в-точь те же очи были у покойного Полинкиного отца — умные, да лукавые! Помигивают Полине черные глазки, а из-за них сияют серые, широ­ кие и доверчивые Тонькины — и веселей снимается стружка. Полина настолько выключилась из грохота цеха, что вспомнила о нем, лишь когда смолк он. Кругом обмахивали, обтирали станки, а кое-где появились рабочие второй смены. Она замерила радиус — всхлипнув, ре­ зец последний раз взял свое.