Сибирские огни, 1962, № 4

не отступлю перед врагом. Сегодня я видел, как у моих чиновников забе­ гали глаза, когда я объявил, что мы будем обороняться и все умрем. Я знаю их! Никто из них не хочет умирать за Камчатку. Гоголь прав, они бестии и канальи, как и те купцы! Они приехали из Петербурга, чтобы ухватить на Камчатке лишние чины и пенсии за то, что несколько лет про­ живут без балов. Так нет, судьба им не даст жить, как паукам. Я сказал ясно, что теперь всем придется забыть свою корысть и каждый должен умереть, хотя им того не хочется и не затем они ехали из Петербурга на Камчатку. Верно, Юлинька, ты знаешь, про кого я говорю. Здешние же, камчатские, напротив, рады случаю отличиться, хотя и не верят, что их Камчатку кто-то может поколебать, кроме вулкана. Нет, они тоже заблу­ ждаются и не знают, что у Камчатки есть друзья, но есть и враги страшнее вулканов. Но вулканы не могли за сотни лет искоренить жизнь, того не смогут и враги! Только мы сами сможем это сделать своими бумагами и глупостями. Все это так обидно, что я предпочитаю молчать. Дай мне ужинать, я так проголодался... Где канал для окружения англичан? Где все эти планы, которые составлял Муравьев, лазая в сорок девятом году по Никольской сопке? Прошло пять лет, а что сделано? И жаль, что на всей Камчатке у меня нет своих людей и только твой двоюродный брат Дмитрий Петрович Максутов служит на «Оливуце». Но и того я не взял к себе. Нет, служить надо так, чтобы собрать всех своих, и хорошо, что на «Авроре» придет Коля Фесун, и тогда я смогу написать сестре, что сердеч­ но рад родственнику. — Но что все-таки решили? — озабоченно спросила Юлия Егоровна, когда служанка, пожилая Харитина, русская молоканка с Украины, при­ несла галушки в сметане и варенец. Завойко снял мундир, повязался салфеткой и уселся за свои любимые кушанья. — Что я сделал для Камчатки, не забудется никогда! — не слушая жену, продолжал он. — Даже если тут все будет разрушено войной! — ударил он кулаком по столу.— Кто до меня подумал, что можно завезти триста коров на Камчатку? Если бы даже половина этих коров передохла при перевозке, и то бы никто не удивился и не упрекнул меня. Дядюшка Фердинанд Петрович в изгнании производит на заводе эстляндский спирт и требует, чтобы я торговал им на Камчатке. Я ему не отказывал, хотя ду­ ша моя не лежит к тому, чтобы спаивать народ. Но я дядюшке доказал, что могу дать людям не водку, а молоко, и вот эти галушки со сметаной, которых на Камчатке не знали. Юлия Егоровна терпеливо слушала мужа. На этого практичного и на редкость работоспособного человека иногда находили припадки разговор­ чивости и хвастливости. Может быть, потому, что его никогда никто в жизни не хвалил, он много лет прожил в страшной глуши, работал за де­ сятерых, постоянно вывертываясь из разных неприятностей. С него лишь требовали, зная, что он все вытерпит. Лишь она понимала, каково ему приходится, но похвалы мужу были не в ее характере. И вот он, как видно, сам восполнял то, чего не давали ему окружающие. Иногда он с энергией, которая была во всем, что бы он ни делал, начинал жаловаться на свою жизнь, бранить Петербург, Иркут­ ского губернатора, становился груб и резок. Он в речах был так же не­ укротим, как и в делах. Припадки разговорчивости за столом иногда за ­ канчивались бранью по адресу родственников своей жены и всех баронов вообще. В таком случае от его резкого языка доставалось и ей самой, но она, обычно, выслушивала его с замечательным спокойствием. — Харитина! — крикнул Завойко. Аппетит у него был превосходный. Он потребовал еще тарелку га­ лушек.