Сибирские огни, 1962, № 4

До этого многие жалели, что хорошая песня запрещена, а теперь кля­ ли ее и злобились, что заставляют учить насильно и петь, когда не хочется. Но в этот ночной час она трогала сердца, и все пели ее охотно, голоса лились дружно к согласно. Пешков, кстати, дописал про Кизи, хотя озера этого еще никто не видал. Плыли-и по Амуру Долгие версты-ы-ы„.— доносилось с соседней баржи. И там пели пешковскую. Сбили у рук, у ног персты, Считаючи версты, — подхватил могучий хор. На какой-то барже грянули плясовую, и слышно было, как по дале­ кой палубе бьют дробь кованые солдатские сапоги. Удога в эту ночь стоял на корме генеральского баркаса. Шли мимо скал «Великие камни». Угрюмое место. Удога помнил, как плыл когда-то давно здесь с братом в лодке. Буря была, холод. Чумбока бежал от пре­ следования маньчжур. В тот год почти все деревни вымерли от оспы. Осень стояла свирепая. Место тут безлюдное, дикое, суровое. А вот при­ шли русские, во всю ширь реки горят огни, и люди так стройно и складно поют и так хорошо, что самому тоже хотелось бы петь с ними. Кажется, сама река поет на разные голоса, так много по ней несется песен, что ни баркас — то, слышно, поют. Утром суда придут в Кизи, на Мариинский пост, и его дело на этом закончится. Удогу отправят домой. Так решил Муравьев. А Удоге не хо­ чется уходить. Он желал бы жить с этими людьми и работать, водить суда или еще что-нибудь делать. Даже и на войну пойти согласился бы. Мог бы пешком ходить не хуже, чем на лодке ездить. Много Удога заметил и такого, чего не ожидал, плохого. Он думал, что у русских жизнь справедливей. А тут строгости большие. Но как-то не думается об этом сейчас. Вот теперь всем русским весело, путь их кончается. Только Удоге на­ до возвращаться туда, где маньчжуры бывают, куда может нагрянуть злодей Дыген. Муравьев все-таки маньчжур не прогнал, посты не постав­ лены, как просил Геннадий Иванович. Обидно как-то, что хитрость Гао- цзе удалась. Он, кажется, при русских хочет еще лучше жить, чем при маньчжурах. И в то же время Удога радовался и с удовольствием вспоминал, как поразились все в Бельто, а китайцы особенно, когда Удога сошел на берег, одетый в русскую суконную форму, только без погон. Старики даже стали заискивать, кланялись первые. Друзья и родственники обнимали Удогу с опаской. Только дочка н« испугалась новой одежды отца. Ей жал­ ко было отпускать его. Удога надеялся, что жизнь у нее будет счастливее, чем у него, с приходом русских другие наступят времена. Все бельговцы расспрашивали Удогу о русских. Говорили, что теперь ему никто не страшен, маньчжуры не посмеют его тронуть. Удога думал сейчас, что он не вернется в форме, как этого желает Муравьев, а снимет ее, зачем зря пугать людей. Удога не хотел отделяться от своих. Спасти самого себя или возвыситься нетрудно, важно вызволить из беды всех людей, живущих на Амуре. Генерал вышел из каюты. Он тоже не спал. Поход заканчивался, и хотя Муравьев отлично понимал, что, может быть, самое трудное еще только начинается, у него было чувство усталости и глубокого удовле­ творения. 6- «Сибирские огни» № 4.