Сибирские огни, 1962, № 4

все правила уличного движения. И чтобы не войти с этой самой фауной, а следо­ вательно и хозяевами ее, в жесточайший конфликт, водитель должен иметь кое-какой опыт. Например, я уже знаю, что стоящую на дороге корову выгоднее объехать, не ждать пока она соблаговолит отойти в сторону. Пошевелится она, только когда толкнешь ее радиатором. Что с нее спрашивать; одно слово — корова! А вот мимо телят и поросят нужно проезжать с осторожностью, характер у этой молодежи не­ уравновешенный, предугадать ее поведение просто невозможно. То же самое отно­ сится и к курице. Она может спокойно копаться где-то в стороне, у забора, и вдруг кинется через дорогу и обязательно перед самыми колесами машины. По сей день на моей совести лежат тяжелым камнем две задавленные курицы. Но, честно говоря, я в их смерти никак не виноват. Такие уж это заполошные птицы. А вот домашний гусь, это для водителя не птица, а одно удовольствие. Уж если он переходит дорогу, то так и будет идти не торопясь, хоть наезжай ему на хвост. Он не станет метаться перед машиной, а только оглянется и гагакнет, как бы говоря: «Но, но, без хамства, пожалуйста!» И каждому станет понятно, что это не какая-нибудь курица, а птица, полная достоинства и знающая себе цену. К сельским собакам нет смысла применять какую-либо тактику. Все равно облают. Как только наш «Москвич» показывался на сельской улице, все собачье население сообща накидывалось и сопровождало нас до околицы. В каком-то селе одна лохматая вислоухая псина продолжала преследовать нас далеко за пределами деревни и прямо-таки захлебывалась от лая. Дорога не позволяла увеличить скорость, и собака мне порядком надоела. Настойчивость ее произвела впечатление даже на Севку. — А что ей от нас нужно? — Вот ты у нее и спроси,— посоветовал я и притормозил машину. — Ну, что? — высунулся в окно Севка. Собака замолкла, с подозрением покосилась на Севку, обошла вокруг ма­ шины, остановилась у заднего колеса и спокойно затрусила обратно в село. Мы тоже поехали своей дорогой. Петровка... Большая Речка... Харюзовка... Степи, поля, редкие березовые колки и опять поля, покрытые густой, колосящейся пшеницей, уже начинающей желтеть. Дорога плохая, мы едем, переваливаясь из ухаба в ухаб. Недавно здесь прошли дожди, и колеса буксовавших машин местами совсем разбили грейдер. В особо трудных местах машины проложили объезды, рядом с грейдером... прямо по пшенице. Изодранная, погибшая, она лежит, втоптанная в грязь. Ехать по трупам колосьев совестно и неприятно, но другого пути нет. Севка сидит хмурый и молчаливый. Он видит все это впервые. Он прикиды­ вает? на глаз ширину притоптанного поля, его длину и роняет угрюмо: — Вот только здесь четверть гектара хлеба погибло. А сколько еще та­ ких мест? Утешая его и себя, я говорю, что когда-нибудь здесь, до самого Бийска, бу­ дет проложено бетонированное шоссе. Но Севка еще больше супится и молчит. Мы нагоняем два лесовоза с прицепами, груженными бревнами. Водитель передней машины, очевидно, посовестился сворачивать в объезд, на пшеничное поле, хотя там была уже проложена колея. И забуксовал. Водитель второй машины, зацепив буксирным канатом, пытался вытащить товарища на дорогу. Два мотора ревут в две сотни лошадиных сил. Стальной канат скользит по буксирному крюку, натягивается. Лесовоз медленно выбирается из колеи, но вдруг буксир лопается и машина сползает назад. Шоферы начинают связывать канат. Оба они грязные, злые... Впрочем, мы проезжаем. В нашей помощи они не нуждаются, да и чем им помочь? — Дороги называется...— бурчит Севка. — А чего делает дорожный отдел?