Сибирские огни, 1962, № 3

— А ничего не приснилось!.. — раздался вдруг голос деда Берестыш- жи. Он протиснулся к Галиму, запустил руку в голенище Ермекова сапога и достал оттуда Кырмурыново ухо. — Твоя мета? — Неужели стреляли?! — поднялся с чурбана Галим. — Ухо от сапог в полсажени валялось. Кровь на траву была брыз­ нута... До дождя-то, видать, добрый след был... Кто стрелял по вам, голу­ бок? ■— обратился Берестышко к Ермеку. — Человек на лошади стрелял. — Какой из. себя? — Я не помню... испугался. Допытывали, допытывали у него — никакой приметы парнишка не помнит. Человек... с ружьем... на лошади — вот и весь его разговор. «Надо бы с Филькой их свести,— подумал Берестышко,— его поно- ровка угадывается». В поселок, между тем, все прибывал народ. Целыми поисковыми ма­ шинами подъезжали. Прослышали, что разыскался мальчик, ну и как же не взглянуть на него. Хозяева поселка в этот промежуток успели заложить в котлы полдюжины баранов, и бывалые носы за километр определили: жарким дело пахнет. Выходил на народ по-прежнему приветливый, улыбчивый Галим Ба- кенович. Вместе с Ермековым отцом они обносили знакомых и незнако­ мых мужчин и женщин пиалушками с вином. Бабушка Асья и другие ка­ зашки разносили подносы с дымящейся бараниной. Ермекова мать Жа- миля вскрывала маленьким топориком ящики конфет и печенья. — Кушайте, дети,— приглашала она ребят. Дед Берестышко опростал одну пиалушку — развеселиться бы ста­ рому надо, а он взял да и заплакал. Галим заволновался: — Кто тебя,— спрашивает,— обидел, Кузьма Алексеевич? Превозмог слезы Берестышко и говорит: — Никто меня не обижал, никто мне худого слова не сказал, а плачу я, голубки мои, оттого... да вот, послушайте лучше... Я ребятишкам, другой раз, рассказываю, как у скворца в дупле воз­ растал... Их потешаю, да и себя. А коснись правды — она полынь, прав­ да-то, про мое ребячество! Нас в семье восемь человек детей росло. Жили мы, не знаю уж , как и сказать, бедно. С корочки на корочку перебивались, два кваса хлеба­ ли... Один, как вода, а другой пожиже... На девятом году отдали меня в подпаски. Скотину летом до солнышка выгоняют... Самый-то сладкий ре­ бячий сон! С потягушками, с грезами, со слюнкой на щечке... А тебя бу­ дят: «Вставай, Кузя! Просыпайся, сынок! Вон, дядя Митяй зовет тебя на рожке поиграть...» А мил ли мне этот рожок? Иду, клюю носом... Гля­ дишь, и кнут обронил, полусонный-то... У всех у нас такое понятье было, что из-за лошади мы бедуем. Сдох наш Соловко — и обезручела семья. ч Тогда ведь мужик кого кормильцем звал?.. Лошадушку! А лишился ты ее — живо тебя самого в скотину преобразуют. Старшая сестра Д у ­ ня— она уж к невестиной поре подошла — за коровами у богатея Мура­ това ходила. Младшие тоже за обувку, одежку да кусок хлеба по чужим подворьям хребты гнули. Ну, а отца с матерью одна только думка согре­ вала: свой коник... Игренюшка... Буланушка... да как ты его там ни назо­ ви! Одинаковые даже сны им снились... То одна рассказывает, что пово­ дья в руках держала, то другой. На покосы тогда жребий бросали. Был и нам пай. Только на кого ко- <сить-то?.. Одна телушка в хозяйстве. Скупал наши паи тот же Муратов.

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2