Сибирские огни, 1962, № 3

Не какие-нибудь там дедами насказанные, а свои— Берестышковы. Возьмет самый заурядный случай и в такие узоры его изукрасит, так быль с выдумкой перепаяет, что только сиди да покрякивай. И мухомор, и ачела, и окуневый глаз, и кукушкино яичко — все у него на свои особые голоса заговорит. Болотная кочка — и та чего-нибудь мокрыми, моховы­ ми губищами бухтит-квачет. На всякие изломы да извороты язык свой яриловчил... Ребятишки другой раз спрашивают: — Как это ты, дедо, всякому зверю-птице подражать научился? Завздыхает Берестышко. В уголок отвернется и будто бы даже всхли­ пнет. Потом табакерку достанет, нос заряжать начнет. Ребятишки ждут. Окинет он их ласковым голубеньким глазком и поведает: — За неволю, голубки мои, научишься... Вы вот при отце, матери безотлучно находитесь, а я до пяти годов у скворца-дразнилы в дупле жил. От него чего не переймешь?.. На все голоса птица. Нынешних ребятишек разными там баба-ягами да кащеями не про­ ведешь быстро-то... Ну и тут кто-нибудь не доверится. Гегекнет или сфыр- кнет. Берестышке того и надо! Примется удостоверять: — Маленький тогда я был. Несмышленыш совсем... Вынесла меня сестренка, нянька моя, на лужайку, на свежий ветерок. Положила на оде- ялко, а сама убежала цветочков мне для забавы нарвать. Я тем временем уснул. И уследил меня коршун—Вострый Глаз. Подхватил за рубашонку и потащил в гнездо свое коршунячье, коршунят своих, большеротых обжор, полакомить задумал. Я сплю. Так, то-есть, храплю, что в облаках дырки просвистываются. Укачивает меня на рубашонке-то. Теплым ветерком об­ дувает. Ни комар тебя, ни муха не тревожат — благодать! Потом чую— дыханья мне не хватает. Воротником горло перетянуло. Как заревел я на всю поднебесную — у коршуна лапки-то и сдрожали. Я и полетел без парашюта... Если бы не рубаха из «чертовой кожи», разбился бы на мел­ кий дребезг. Зацепился я ею за сухой сучок и повис на березе. Напротив меня дупло виднеется. А в дупле скворец-дразнило со своей скворчихой сидят. И оба впроголось ревут... Посиротила их хищная зверь-рысь, по- приела ихних детушек скворчаток. Плакали они, плакали — скворец пер­ вый перестал. Вытер слезы, высморкался и говорит скворчихе: «Новых скворчат нам теперь не завести — осень близко... Давай нозьмем, старуха, этого парня на прокормленье!» Созвали они скворцов со всего леса, и кто за волосы меня сгреб, кто за рубашонку, кто за пупок ладит уклюнуть,— тащат в дупло. Втащили и замяукали на разные голоса. Дразнило, первым делом, червяка мне разы­ скал. «Ешь, — говорит. — Наводи тело. Червей нынешний год не обери-бе- ои... И жирнющие...» Ребятишки и подносья забудут ухорашивать. Глаз с Берестышки не :водят. А он опять вздыхать начнет. — Ну, и ты ел? — не вытерпит какой-нибудь. — А куда же ты, голубок ласковый, подеваешься? — разведет рука­ ми Берестышко.— Ел... И жуков ел, и стрекозух, и метличков — одной ля- гухой только брезговал. Вздохнет. А у ребятишек сто один вопрос на языке: •— А как же ты зимой?.. Они ведь на зиму в теплые края улетают?! — Улетают! Верно, голубок, говоришь. И мои улетали. Только перед отлетом усыпил меня дразнило. Такое «баю-баю» мне запел, что я, как на третьем колене уснул, так до свежих червей и не просыпался. — А как же ты не замерз? — Дак они же меня пухом да мохом укатали! — А как ты опять на земле очутился"?