Сибирские огни, 1962, № 3
И только сам Самохвал остался таким же, каким не одну тысячу лет его ви дело солнце. Все так же по крутым его склонам жмутся к земле золотистые лю тики, блекло-розовые вьюны, чуть фиолетовые ромашки... Так, приникших к род ной горе, их труднее достать и палящему солнцу, и знойным степным ветрам. Тянутся вверх только, редкие кустики перекати-поля. Лето лишь начинается, а их тонкие ветки уже темнеют, упрямо выгибаются, свиваясь в полукольца. Еще не много, и готовое к дальней дороге растение-путешественник сорвется с места и помчится без пути, без дороги, куда потянет его шальной ветер. Но куда бежать теперь одиночке перекати-полю? Ну, добежит до ближайше го огорода, может быть, притулится к песчаной железнодорожной насыпи. И все! Лишь какой-нибудь один очень уж удачливый кустик вырвется на плотно ука танное шоссе и, подхваченный буйным ветром, понесется вдаль, щедро, но без рассудно разбрасывая спелые семена под тяжелые колеса встречных грузовиков. На новых землях Правый берег Абакана. Койбальская степь. И одна из тех дорог, которые так отчетливо рисуются с вершины Самохвала. Привычная к дальним разъездам «Победа» легко уходит все дальше и даль ше от города. Но... как бы далеко ни ушла она, с прежней, хорошо знакомой Ха касией мне, видно, уже не встретиться. Не молчаливые всадники с арканами у седел, не безмолвные могильные курганы, а шумные грузовики проносятся мимо озадаченного путешественника. Исчезли куда-то и прежние крохотные улусы В пять-шесть избушек с при земистыми юртами, тощими собаками и голыми, чумазыми .ребятишками на та кой же голой, чумазой, вытоптанной табунами, земле. Взлетит машина на холм, и перед глазами на добрый десяток километров размахнутся поля, кое-где перехваченные выпасами,— то ровная щетка пшеницы, то черная полоса еще не взошедшего картофеля, то светло-зеленое поле кукуру зы, культуры не виданной в старой Хакасии. «Победа», сбавляя скорость, степенно въезжает в большое, по-степному раз бросанное село. — Бывший Таракановский улус! — объявляет наш сегодняшний попутчик, один из виднейших писателей Хакасии, Николай Георгиевич Доможаков. Боль шой острослов и жизнелюб, он, кажется, все вокруг заряжает жизнерадостностью и каким-то вкусным интересом к окружающему.— Еще мальчишкой сюда за ар бузами ездил. Эх, хороши были арбузы! А впрочем, говорят, что все съеденные арбузы вкусны. За стеклами машины чинно выстраиваются крепко посаженные на землю до ма, магазины, школа... И только где-то на задах на миг появляется и сейчас же пропадает одинокая юрта, очевидно, нежилая. Но всматриваться некогда — «Победа» уже набирает свою полевую скорость. — Вот они какие нынче, улусы! — весело кричит Николай Георгиевич. — Узнаешь? В ответ только машу рукой. Человеку, больше тридцати лет не бывавшему в хакасских степях, здесь все, начиная от «Победы» на степной дороге и кончая еле заметной мелочью в открывавшемся пейзаже, кажется новым. Р азве только крутой затылок Изыха — древней горы, нависшей над Абаканом, остается таким же, что был и тридцать, и триста, и три тысячи лет назад. На нем и сейчас, когда кругом все зелено, лежит коричневатый, чуточку ржавый налет далекого прошлого — выжженная солнцем трава. Впрочем, у самого подножья Изыха, из кудрявой зелени выглядывают на проезжую дорогу крыши незнакомого поселка, над которыми неторопливо дымят две высокие, тонкие трубы.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2