Сибирские огни, 1962, № 3

Бабка отвечала: — И шибко убился, болежный? Шходить бы проведать, да ноги... — Утопился, говорю! — крикнул я в ухо старухе. Наконец, уяснив смысл происшедшего, старуха удовлетворенно за ­ явила: — Шпомнила! Бабы-прачки яво утопили. Фекла Прокудкина, штерва» рашпутная... Поди, полюбовницей ему была. Путалишь они, путалишь!.. Увы, было ясно, что путалась во всем на свете сама бабка: Фекле • Павловне Прокудкиной, свидетельнице происшествия, было за семьдесят... — Новая версия,— сквозь смех сказал Дьяконов,— держись, следо­ ватель! Вон как дело повертывается! Дав эту целевую установку, старуха снова стала спрашивать,— скорс ли вернется «заарештованный» квартирант? ...— Черт побери! — ругнулся Дьяконов, когда мы вышли из пропах­ шей керосином комнаты на воздух.— Хоть бы записку оставил! — А стихотворение, которое начато им? Мало тебе этого? Что ты вг- встречал людей, разочарованных в жизни? — Ну, это бездельники «разочаровывались». А тут — красный парти ван, готовился стать коммунистом! Я удивленно смотрел на своего друга. Тон его голоса был фальши­ вым, возмущение — искусственным. Мне стало не по себе. — А ты сопоставь некоторые обстоятельства: любимая, но безнадеж­ но больная чахоточная жена, приговоренная к преждевременной смерти; сам — тонкая, одухотворенная натура. Поэт и — на «высоком» посту се­ кретаря РИКа! Противоречия! Ну, пойдем-ка на берег, узнаем: как там с поисками тела... Трупа все еще не нашли, хотя плавало уже пять лодок и багорщикв •тянули по дну реки самодельный трал. Работать было очень трудно: ве­ сенняя река буйствовала... ...Пролил свет на трагедию спустя три дня сам Никодимов. Однажды утром Игорь протянул мне запечатанный сургучом конзерг из свежей почты. Это было письмо от... Аркадия Ильича. В своем послед нем документе он писал: «...Знаю, что доставлю вам много хлопот, и вы, с присущей вам доб­ росовестностью в работе, будете долго доискиваться причин, толкнувших меня на добровольную смерть... А может быть...» — после этих слов две- строчки зачеркнуты — прочитать их было невозможно. «Вот почему я и пишу. Хочу рассказать вам все, всю правду. Я — си­ филитик... Понимаете? Си-фи-ли-тик! Отверженный! Это открытие я сделал совсем недавно, хотя предполагал о болезни еще несколько лет назад. Над нашей семьей тяготеет проклятие: наслед­ ственный сифилис. И вот когда мне уже перевалило за тридцать и я полу- забыл об этом большом несчастье, началом которого обязаны мы Никоди­ мову— прадеду Ивану (попу-расстриге, пьянице и развратнику),— не ' счастье свалилось на мою голову! Выехал в город, показался доктору Лейбовичу. Тот меня успокаивал,, убеждал подождать с выводами. Но я видел по его лицу, что лжет... Да и кому лучше знать, чем мне? Не хочу я гнить заживо! Лучше уж — одним разом! Я и в государственную больницу ходил — там тоже успо­ каивали, словно ребенка. А язва говорила: пора кончать! Прощайте? Не трудитесь слишком много над трупом человека, покаравшего самого себя за грехи предка, которого я никогда не знал и не видел, даже на фо­ тографии». На этом письмо кончалось, но подписью шел постскриптум: «Об одном прошу вас: пусть никто, никогда не узнает об этом письме, кроме властей. Да вот еще что: жена моя здорова — я всегда, на всякий