Сибирские огни, 1962, № 3
Припомнив чеховского унтера Пришибеева, я рассвирепел и уже рас крыл было рот, чтобы обрезать чрезмерно волевого старика, но кто-то из мужиков сказал серьезно: — Сходить нужно, гражданин следователь... Уважь Онисима Пет ровича. И два-три человека одобрительно поддакнули. Я зажег спичку, достал из-под стола портфель и, нехотя, поплелся 5а стариком. Впрочем, идти пришлось недалеко — через улицу. Стол, за которым мы сидели в кухне новой небольшой избы, был пуст. Никаких угощений, столь обязательных для сибирского крестьяни на, встречающего гостя, здесь не последовало. Мы сидели вдвоем. Жена старика, лишь я переступил порог, не поздо ровавшись, накинула на плечи шаль и ушла из дому, наверное, к соседям. От этого нерадушия стало мне совсем тягостно... Онисим Петрович, не снимая азяма, посидел против меня молча ми нуты две-три, потом сходил в темную комнату-горницу, позвенел там сун дучным замком и, снова войдя в кухню, положил на стол массивный се ребряный, портсигар с золотыми монограммами. Час от часу не легче!.. — Балуйся!— сказал старик.— Сам я некурящий. Я открыл портсигар и обнаружил в нем десятка полтора старинных дореволюционных папирос с желтыми мундштуками. Курить эти папиро сы было невозможно — табак зацвел и зеленел плесенью... Я положил па пиросу обратно. — Спортились? — равнодушно спросил старик и зевнул,— чо ж... давно лежат... Как вас звать-величать? Я сказал. — Так... вот, стало быть, слушайте, Егорий Лександрыч. Годков вам будет от силы два десятка с пятеркой. Ну, может, с восьмеркой. И вы ходит, вы мне, вроде, внук... Понятно? Так слушайте и не перебивайте. Кто вы такой есть? Вы есть — власть! Следователь! — он поднял к потол ку черный, похожий на сучок, указательный палец,— большие права вам отпущены!.. А кому много дадено, с того много и взыскивается. Понял?! Голос старика становился все строже, а глаза так и сверлят. Вот черт!.. К чему же ты гнешь, Пришибеев? — А как ты себя оправдываешь? Первое: едешь сам-один на уросли- вом коне, с которого весь район смеется. Кучера-повозочного с тобой нет. Это не диво, что ты скажем, сам умеешь коня запречь и распречь, и при ставить, и обиходить. Это тебе не в прибыль, а в убыток. Народ в тебе не ямщика хотит видеть, а в л а с т ь ! Умную, строгую. Одно слово — сле дователь! Меня снова охватило раздражение. — Послушай, Онисим Петрович... Но старик перебил: — Зови, коли любо, и дедкой. Здесь мы с тобой — сам-друг. У меня безлюдно. — Слушай, Онисим Петрович,— настойчиво продолжил я,— пойми, что следователь-то я не царский, а народный!.. — Вот именно! Тебя народ возвысил. Н а р о д ! Так ты это чувствуй! А о царских-то после поговорим... Дале: приехал ты к нам в Маргары. В сельсовет не заявился, а свернул бог знает куда, к какой избе.— Ста рик выпрямился и грозно сверкнул глазами.— А ведомо тебе, что в тон избе царский полицейский урядник и колчаковский прихвостень прожи вает? Микешин фамилия. Простила его советская власть. Посидел, поси дел, да и цел остался... Только, что лишенец... И мерин рыжий — евоный
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2